Век невинности - [52]

Бофорт все это знал и наверняка предвидел, и лишь крайнее нетерпение могло заставить его пуститься в столь далекий путь в надежде на столь ничтожную награду. Он, несомненно, преследовал графиню Оленскую, а, преследуя хорошеньких женщин, Бофорт имел в виду одну лишь цель. Его скучный бездетный Дом давно уже ему приелся, и он, вдобавок к более долговременным утешениям, постоянно искал любовных приключений в своем кругу. Так вот от кого госпожа Оленская бежала, и вопрос состоял лишь в том, бежала ли она потому, что ей надоела его назойливость, или же потому, что не была уверена в своей способности ему противостоять, если, конечно, ее разговоры о бегстве не были просто обманом, а отъезд — всего лишь хитрым маневром.

Впрочем, этому Арчер не верил. Как бы мимолетны ни были его встречи с госпожой Оленской, ему казалось, что он научился читать по ее лицу или, во всяком случае, по голосу, а сейчас и лицо, и голос выдавали досаду и даже смятение от внезапного появления Бофорта. Но вдруг она нарочно уехала из Нью-Йорка ради встречи с ним? Если так, то она вообще не заслуживает внимания, ибо это значит, что она связала свою судьбу с вульгарнейшим пошляком, а женщина, которая завела роман с Бофортом, безнадежно скомпрометирована.

Нет, было бы в тысячу раз хуже, если бы ее — хотя она осуждала и, вероятно, презирала Бофорта — привлекло то, что выгодно отличало его от остальных окружавших ее мужчин: его знание двух континентов и высшего общества обоих, его короткое знакомство с художниками, актерами и прочими знаменитостями, его презрение к местным предрассудкам. Бофорт был вульгарен, он был необразован и спесив, но обстоятельства его жизни и известная природная сметливость делали его собеседником более занятным, нежели многие мужчины, превосходившие его в нравственном и общественном отношении, чей горизонт, однако, был ограничен Бэттери и Центральным парком. Ведь любая женщина, которая явилась из большого мира, не могла не увидеть этого различия и не плениться им.

Госпожа Оленская в приступе гнева сказала Арчеру, что они говорят на разных языках, и молодой человек знал, что во многом она права. Бофорт же прекрасно понимал все тонкости ее наречия и бегло на нем изъяснялся; его образ мыслей, его манера, его убеждения были всего лишь грубой копией тех, что так ясно проявились в письме графа Оленского. На первый взгляд, это могло бы поставить Бофорта в невыгодное положение перед женою графа, но Арчер был слишком умен и потому не мог предположить, будто молодую женщину, подобную Эллен Оленской, непременно должно отталкивать все то, что напоминало ей о прошлом. Она могла думать, что это ей глубоко отвратительно, но то, что манило ее прежде, могло манить и теперь, хотя, быть может, и против ее воли.

Так, изо всех сил стараясь сохранить беспристрастие, молодой человек рассматривал положение Бофорта и его жертвы. Он действительно стремился ее просветить, и порой ему казалось, будто она только и ждет, чтобы ее просветили.

В тот вечер он распаковал присланные из Лондона книги. В ящике было множество вещей, которых он с нетерпением ожидал, — последний труд Герберта Спенсера,[118] новый сборник несравненных новелл Ги де Мопассана[119] и роман под названием «Мидлмарш»,[120] вызвавший недавно любопытные отклики. Ради этого пиршества он отказался от трех приглашений на обед, однако, перелистывая страницы с чувственной радостью знатока, едва ли понимал, что читает, и книги одна за другою валились у него из рук. Внезапно он наткнулся на томик стихов, который заказал, прельстившись его названием «Дом жизни».[121] Открыв его, он погрузился в атмосферу, какой ему еще не доводилось дышать в книгах, — горячая, пряная и в то же время невыразимо нежная, она придавала новую, тревожную прелесть самым простым человеческим страстям. Всю ночь ему чудился на этих волшебных страницах образ женщины с лицом Эллен Оленской, но наутро, когда он проснулся, поглядел на коричневые каменные дома по другую сторону улицы, вспомнил о своем письменном столе в конторе мистера Леттерблера, о семейной скамье в церкви Милости господней, час, проведенный в парке Скайтерклиффа, показался ему таким же бесконечно далеким от действительности, как и его ночные видения.

— О, боже, как ты бледен, Ньюленд! — воскликнула Джейни за утренним кофе, а миссис Арчер добавила: — Ньюленд, милый, я давно заметила, что ты кашляешь. Надеюсь, ты не переутомился?

Обе дамы были убеждены, что под железным ярмом старших партнеров жизнь молодого человека проходила в невыносимо тяжких трудах, он же никогда не считал нужным их в этом разуверять.

Следующие два-три дня тянулись невыносимо долго. Повседневность горечью отдавала у него во рту, и порой ему казалось, будто он заживо погребен под глыбой собственного будущего. Он ничего не слышал ни о графине Оленской, ни об «изумительном домике», и, хотя он как-то встретил Бофорта в клубе, они всего лишь молча кивнули друг другу через стол для игры в вист. Лишь на четвертый вечер, возвратившись домой, он нашел записку: «Приходите завтра попозже. Я должна объяснить Вам. Эллен». Этим содержание записки исчерпывалось.