Век невинности - [102]

Да и вообще роль эта была менее трудной и постыдной, когда ее играла жена. По общему молчаливому убеждению, нельзя требовать, чтобы женщина была так же правдива, как мужчина, — будучи существом зависимым, она преуспела в изворотливости, свойственной рабам. К тому же, чтобы ее не судили слишком строго, она всегда может сослаться на настроение или нервы, и даже в самом высоконравственном обществе предметом насмешек всегда был обманутый муж.

Над обманутыми женами в узком мирке Арчера никто не смеялся, а к мужчинам, которые и после женитьбы продолжали вести рассеянный образ жизни, относились с легким презрением. Всякому овощу свое время — и отдавать дань увлечениям молодости разрешалось лишь однажды.

Арчер всегда разделял этот взгляд и в глубине души презирал Леффертса. Но любить Эллен Оленскую вовсе не значило уподобиться Леффертсу — в первый раз в жизни Арчер столкнулся с грозной необходимостью рассматривать индивидуальные особенности частного случая. Эллен Оленская не такая, как все остальные женщины, он не такой, как все остальные мужчины, следовательно, их положение не похоже ни на чье другое и они не подсудны никакому трибуналу, кроме суда собственной совести.

Да, но через десять минут он поднимется по ступенькам своего дома, а там его ждет Мэй, ждут привычки, честь и все старые правила, в которые он и его близкие всегда верили…

Постояв в нерешительности на углу своей улицы, он зашагал дальше по 5-й авеню.

Впереди, в темноте зимней ночи, смутно вырисовывался большой неосвещенный дом. Подойдя ближе, Арчер вспомнил, как часто он видел его сверкающим огнями, когда стоявшие в два ряда кареты ожидали своей очереди подъехать к покрытым ковром ступеням, над которыми был натянут тент. В этом зимнем саду, мертвенно-черная громада которого тянулась вдоль боковой улицы, он в первый раз поцеловал Мэй, в эту освещенную бесчисленными свечами бальную залу она вошла, высокая, сияющая серебристым сиянием, словно юная Диана.

Теперь дом был темен, как могила, и лишь в подвале мерцал газовый фонарь да наверху из-за какой-то ставни пробивался свет. Дойдя до угла, Арчер увидел, что у дверей стоит карета миссис Мэнсон Минготт. Просто находка для Силлертона Джексона, случись ему пройти мимо! Арчера глубоко тронул рассказ старой Кэтрин об отношении госпожи Оленской к миссис Бофорт — по сравнению с ним праведный гнев Нью-Йорка казался грубым пренебрежением. Однако он слишком хорошо знал, как истолкуют визит Эллен Оленской к ее двоюродной сестре в гостиных и клубах.

Он остановился и посмотрел на освещенное окно. Обе женщины, вероятно, сидят в этой комнате, а Бофорт, скорее всего, отправился искать утешения куда-нибудь в другое место. Говорили даже, будто он уехал из Нью-Йорка с мисс Фанни Ринг. Впрочем, судя по тому, как держалась миссис Бофорт, это представлялось маловероятным.

Кроме Арчера, на ночной 5-й авеню почти никого не было. В этот час большая часть его знакомых сидела по домам, переодеваясь к обеду, и он втайне порадовался, что Эллен, по всей вероятности, сможет незаметно выйти. Едва у него мелькнула эта мысль, как дверь отворилась, и на пороге появилась она. Позади нее теплился слабый огонек, словно кто-то освещал ей дорогу. Она обернулась, сказала кому-то несколько слов, потом двери закрылись, и она стала спускаться по ступеням подъезда.

— Эллен, — тихо проговорил он, когда она сошла на мостовую.

Она слегка вздрогнула и остановилась, и в ту же минуту он увидел, что к ним приближаются два светских франта. Было что-то очень знакомое в пальто, в складках модных шелковых шарфов, повязанных поверх белых галстуков, и он подивился тому, что молодым людям их круга вздумалось так рано отправиться на званый обед. Потом он вспомнил, что Реджи Чиверсы, жившие неподалеку, в этот вечер пригласили многих знакомых на «Ромео и Джульетту» с Аделаидой Нильсен,[176] и понял, что эти двое были из их числа. Когда они проходили под фонарем, он узнал Лоренса Леффертса и одного из младших Чиверсов.

Трусливое желание, чтобы никто не видел госпожу Оленскую у дверей Бофортов, исчезло, как только он всем своим существом ощутил тепло ее руки.

— Я смогу видеться с вами теперь… мы будем вместе, — бормотал он, сам не понимая, что говорит.

— Ах, — отозвалась она. — Бабушка вам рассказала? Глядя на нее, он заметил, что Леффертс и Чиверс, дойдя до угла, вежливо перешли на другую сторону 5-й авеню. Такие проявления мужской солидарности когда-то были не чужды и ему, но теперь этот маневр показался ему отвратительным. Неужели она в самом деле воображает, что они смогут жить подобным образом? А если нет, то что она тогда воображает?

— Завтра я должен вас видеть — где-нибудь, где мы можем быть одни, — сказал он голосом, который ему самому показался рассерженным.

Она нерешительно двинулась к карете.

— Но ведь я у бабушки — то есть я хочу сказать, пока, — добавила она, словно почувствовав, что перемена ее планов требует хоть какого-то объяснения.

— Где-нибудь, где мы можем быть одни, — продолжал настаивать он.

Она засмеялась слабым смехом, который неприятно резанул ему слух.

— В Нью-Йорке? Но ведь здесь нет ни церквей, ни памятников.