Век кино. Дом с дракончиком - [86]

Занятный этот разговор (очень занятный!) продолжился в похоронном автобусе.

— А вы Мариночкин знакомый?

— За день до ее смерти познакомились.

— Господи Боже мой!

— Она скончалась при мне. — Дама непроизвольно отодвинулась на край сиденья, Валентин усмехнулся. — Меня-то не бойтесь, убийцу я прохлопал, но надеюсь все-таки найти.

— А, вы следователь.

— Следственная машина, говорят, перегружена. Я занимаюсь неофициально. Меня поразила гибель этой семьи.

— Да, ужас!

— Но я никак не могу уловить мотив. Вы говорите, мы обеднели…

— Нет, нет, тут дело не в деньгах.

— А в чем?

Молчание. Потом:

— Как я могу предать умершую?

— Сударыня, а вдруг наступит черед ее младшей сестры?

— О, как вы страшно говорите!

— А вы молчите!

— Да откуда я знаю, вдруг вы и есть ее возлюбленный.

— Вот как! У нее был…

— Хорошо, — решилась милая дама. — Если мой гнусный донос поможет предотвратить преступление…

— Да, да!

— В ноябре у Марины кто-то появился.

— Так я и думал!

— Он иногда звонил в музей, а два раза она просила меня оказать ей услугу. Я секретарша, сижу на телефоне.

— Что за услуга?

— Я сказала Алеше (он позвонил раз), ну… по ее просьбе: у нас сегодня вечер, выездной, в другом музее, Марина уехала.

— Как все сходится! Именно два раза, по ее словам, она встречалась с «дракончиком» возле «зеленого камня».

— С кем?

— Я просто прозвал…

— Ничего не понимаю!

— Я тоже. Так Марина сказала сестре, не углубляясь в объяснения. Как вы думаете, она полюбила его?

— Откуда мне…

— Ну, ваше ощущение.

— Нет, тот молодой роман был иным… мы же постарели: больше нервов, экзальтации, даже страха.

— Страха? Она боялась мужа?

— Нет, не столько мужа, а… какая-то тайна там была, пожалуй, страшная тайна. Иногда казалось, она прощается с этой жизнью.

— В чем это выражалось?

— Марина однажды сказала, глядя в окно, на обнаженный садик: «Последняя моя осень здесь». Я спросила: «С работы собираешься уходить?» Она: «Вообще собираюсь уходить». — «Как это?» — «Шутка». Но она не шутила.

Богатое погребение плавно перешло (через паузу — проезд по Москве) в богатые поминки: стол накрыли лакеи из близлежащего ресторана под присмотром соседок. Ежели актер-коммерсант совершает преступления по страсти (размышлял Валентин после первой стопки), то обходятся они ему недешево. Сыщик выбрал удобную позицию в конце стола (точнее, двух составляющих столов) прямо против елки (странно-неуместным выглядело рождественское дерево в свете событий убийственных), чтоб не терять из поля зрения главных действующих лиц и провести беседу с Никитой Всеволодовичем — костюмером, пристроившимся на стуле возле двери. Даша по приезде заперлась в своей комнате, а Жанна исчезла бесследно, еще с кладбища.

Валентин закурил и сказал:

— Потрясающие события, правда?

— Потрясают! — Старик покивал. — Не укладываются в голове.

— Я хочу их распутать.

— Вы? Вам передали «дело»?

— Нет, я не следователь, просто знакомый Пчелкиных.

— Кого?

— Марина и Даша — урожденные Пчелкины.

— По-моему, на похоронах Алеши вас не было, — проявил неожиданную наблюдательность расстроенный свидетель, поспешно выпил стопку и будто украдкой закусил селедочкой.

— Я недавний знакомый и не имел удовольствия знать Алексея Васильевича.

— Человек сильного душевного обаяния, но по сути нервный и слабый. Действительно жертва.

Характеристика покойного Валентина заинтересовала.

— Слаб физически?

— О нет. Гневливый, но отходчивый. Знаете, современные симптомы интеллигента… — Старик подумал, мимолетом прожевав кусочек сыра. — А может, вечные: подвержен порывам и неудачлив в их исполнении. Неудачлив до конца, до трагической своей смерти.

— Какой же порыв увлек его из театра двадцать восьмого ноября? Ссора с постановщиком спектакля?

— Да ну. Скандал был уже следствием, а вывели Алешу из равновесия до этого.

— Кто вывел?

— Его враг — «дракончик».

— Расскажите! — Валентин прямо обомлел… значит, Даша не сошла с ума, не выдумывает, не шутит кощунственно…

Они переговаривались тихо-тихо, впрочем, никто на них не обращал внимания: тон за столом задавали музейные дамы, со скорбным умилением воспевающие покойницу; тройка «подозреваемых» помалкивала и попивала. Вдруг Борис поднялся и вышел, должно быть, к Даше.

— Где-то в четвертом часу, в перерыве между репетициями, мы на сцене обсуждали детали с Алешей и режиссером. Из кулис позвали: «Алексей Васильевич, к телефону!» Он вернулся скоро… какой-то другой, словно чем-то пораженный до предела, до неистовства. Я-то сразу почувствовал, я-то его знал, а постановщик — не наш, приглашен со стороны на «Бешеные деньги» — высказался, как нарочно… грим, мол, вульгарен и т. д. Алеша так и взвился, слово за слово. Поорали, покуда Гаврила, режиссер то есть, не взял себя в руки, отдаю должное. Говорит: «До полшестого вы свободны, давайте остынем, я пока второй акт прогоню». — Костюмер принял «Абсолют» и проглотил кусок ветчины. — Но Алеша не остыл, отнюдь. В половине шестого является на сцену…

— А где до этого был?

— У себя в закутке, в гримерной.

— Театр не покидал?

Старик подумал.

— Нет. Когда он на сцене заявил, что в такой оскорбительной обстановке работать больше не будет, я за ним поспешил в гардеробную, уговаривал: «Ну что ты, из-за пустяков…» А гардеробщик наш, Степаныч, говорит: «Алексей Васильевич, у вас на куртке утром вешалка оборвалась». Значит, не выходил. — Старик вытер ладонью слезящиеся глаза. — Больше я его не видел.