Вехи 70-летия. Очерк советской политической истории - [3]

Государственная структура России менялась несравненно медленнее, чем структуры экономические, социальные, культурные. Узкий политический кафтан мешал развитию страны. Революция 1905 г., тог несчастной войны с Японией, вынудили царя согласиться на проведение государственных реформ. Россия становится, практически, конституционной монархией с представительным учреждением — Государственной Думой, с гарантированными свободами печати, собраний, союзов. Эти права, как и прерогативы Думы, были ограниченными по сравнению с положением в западных демократических странах, но представляли собой очень значительный шаг вперед по сравнению с дореформенным временем. В Думе были представлены самые различные политические партии — от сторонников неограниченного самодержавия до большевиков, но выборы в русский парламент были многоступенчатыми и цензовыми.

Важнейшей реформой был закон, подготовленный и проведенный председателем Совета министров Петром Столыпиным в 1906 г. Закон давал каждому крестьянину (главе каждой семьи) право закреплять в собственность приходящуюся на его долю часть общинной земли. К концу 1912 г. аграрная реформа охватила площадь размером в 22 млн. га. На этой территории насчитывалось более 1 млн. отдельных хозяйств. Эдмон Тэри предполагал, что понадобится еще 20 лет, чтобы в частные владения превратились 130 млн. га земли, переданной крестьянским общинам в 1861 г. Французский экономист считал в 1913 г., что «не осталось никаких сомнений в полном успехе реформы». Ее значение лаконично выразил Троцкий: «Если бы реформа была завершена, — писал он, — русский пролетариат не смог бы прийти к власти в 1917 г.»

Можно сказать, что после 1906 г. началась гонка между реформой и революцией. Наиболее характерная черта времени между 1905 и 1917 гг. — парадокс: Россия переживает эру бурного экономического развития, культурный расцвет, политическую эволюцию, какой не знала в своей истории, а между тем все слои населения недовольны режимом. Крестьяне не перестают мечтать о земле, твердо веря, что раздел помещичьих угодий позволит решить все проблемы. Рабочие, положение которых постепенно улучшается — они получили право на экономические забастовки (с некоторыми оговорками), страхование по болезни — требуют сокращения рабочего дня и повышения жизненного уровня. Молодая русская буржуазия добивается расширения политических прав и места в аппарате управления страной. Русская интеллигенция мечтает о революции, которая принесет свободу. В оппозиции к власти находятся все нерусские народы. Особенно остро проявляют свое недовольство поляки, финны, евреи.

В России накануне войны подтвердилось наблюдение, сделанное французским историком Токвиллем в связи с Французской революцией: самый опасный момент для плохого правительства — это время, когда оно приступает к реформам. Очень часто, — писал Токвилль, — народ, который безропотно выносит наиболее суровые законы, силой сбрасывает их, когда они легчают.

Всеобщее недовольство в России усиливается тысячекратно в годы войны. Война напрягла до предела все силы страны, подвергла Россию экзамену, которого политическая структура не сдала. Убежденный монархист Василий Шульгин, член Думы и один из талантливейших хроникеров революции, писал: «Не может же в самом деле совершенно крамольный Горемыкин быть главой правительства во время мировой войны…» А после того, как Николай II заменил Горемыкина Штюрмером Шульгин продолжал: «Дело в том, что Штюрмер маленький, ничтожный человек, а Россия ведет мировую войну. Дело в том, что все державы мобилизовали свои лучшие силы, а у нас „святочный дед“ премьером…»

Неудачи на фронте, бесчисленные жертвы, усталость в тылу, рост цен, миф Распутина, околдовавшего царскую семью, питают недовольство, рождают желание перемен. Перемен хотят все, но никто не знает что делать. Группа депутатов Думы во главе с А. Гучковым, монархистом, лидером умеренных либералов, дискутирует о заговоре, цель которого свержение Николая II для сохранения династии. Подготовка к заговору не идет дальше разговоров. Лидеры революционных партий считают, что ситуация еще не созрела для переворота. В начале января 1917 г. один из лидеров меньшевиков Н. Чхеидзе категорически заявляет: «В настоящее время нет никаких надежд на удачную революцию». Руководитель Русского бюро большевиков А. Шляпников констатирует тогда же: «Все политические группы и организации были против выступления в ближайшие месяцы 1917 г.» В очень мрачных красках видел будущее из Цюриха Ленин. В январе 1917 г. он признавался швейцарцам: «Мы, старое поколение, не увидим будущей революции».

Перебои с доставкой черного хлеба в Петроград вызывают, неожиданно для всех, волнения. Вскоре на сторону демонстрантов начинают переходить солдаты. К полудню 27 февраля к демонстрантам присоединилось около 25 тыс. солдат, что составляло немногим более 5% войск и полиции, сконцентрированных в Петрограде и окрестностях. Этого оказалось достаточным для превращения беспорядков в революцию.

Без руководства, стихийно, революционное движение в столице росло не потому, что было сильным (профессиональным революционерам оно казалось слабым, обреченным на провал), а потому, что противник, царский строй был слаб. «Дело было в том, что во всем огромном городе, — объясняет Шульгин, — нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти».