Ведущий в погибель - [265]

«Был по своим делам»…

«В предместьях Ульма был замечен некто, чьи приметы схожи с приметами человека, известного под именем Каспар»…

Адельхайда была права, правы были начальствующие, прав был он сам, высказывая уверенность в том, что восстания крестьян в ульмской епархии есть дело рук этого человека; Каспар просто занимался своим привычным делом, и сейчас, когда прибывшие имперские войска нарушили его планы, тихо и незаметно уходит, вновь исчезая в нигде…

— Не так уж часто доводится поговорить с тем, кто способен меня понять, — продолжал тот по-прежнему тихо. — А ты — из таких, Курт. Польщу тебе, если скажу, что ты знаешь меня вдоль и поперек, но лишь признаю правду, сказав, что многое понимаешь. У тебя дар понимать многое и видеть то, чего прочие не могут заметить. Увы, и я не заметил — не заметил твоего таланта сразу. Что ж — hominus sumus, non dei[239], а люди пленники недостатков, ошибок и слабостей. Ты ведь это знаешь лучше многих, верно? Ведь я вижу, о чем ты думаешь сейчас, — уверенно отметил Каспар, бросив взгляд на его лежащие поверх столешницы руки, затянутые в кожу перчаток. — Знаю, что ты думаешь обо мне в связи с этим; и хотел бы сразу разрешить некое недоразумение, каковое может возникнуть из-за того, что ты сделаешь неверные умозаключения. Ты наверняка решил, что о произошедшем в том коридоре я раззвонил уже всем своим приятелям, потешаясь над тобой и поминая эту историю при всяком удобном случае? Нет, — коротко качнул головой он. — Не обмолвился и словом. Даже не знаю, почему. Ведь поначалу, покуда мне не сказали обратного, я полагал, что ты сгорел в том замке, что тебя больше нет, что ты был просто неким моментом в моей жизни, мелким корешком, случайно зацепившим ногу. Но все равно промолчал. Что-то я все же в тебе увидел — уже тогда, что-то кроме твоей необычайной живучести, твоего упорства, что-то кроме твоей силы… И ведь ты, в конце концов, не жизни у меня вымаливал, а смерти… Извини, — с показным покаянием осекся Каспар, встретив его взгляд. — Ты не вымаливал. Ты попросил. Один раз. Разница существенная, ты прав… Открою тебе один секрет. Знаешь, почему я все-таки не прикончил тебя? Потому что ты и тогда не сдался. Попроси ты об этом искренне, осознай ты собственную ничтожность, бессилие перед происходящим, передо мной, перед Судьбой — кем угодно — и я прирезал бы тебя… не скажу «без сожалений»; я бы тебя пожалел, потому что достоин жалости человек, так стойко державшийся и все же, в конце концов, сдавшийся. Не для того ли ты так настойчиво лезешь во всевозможные переделки, одна другой опаснее, чтобы самому себе доказать, что ты не трус? Забудь. Минутная слабость — простительна; а ведь уже через минуту ты не повторил бы собственных слов… Но все это я понял позже, а тогда просто что-то остановило мою руку. Тебе судьба была выбраться живым из той передряги, Курт; и судьба оставаться живым впредь. А я — проводник твоей судьбы и ее блюститель. Безо всякого злорадства, без тривиальных намерений ткнуть носом, без насмешки и попытки принизить — напомню: я сохранил тебе жизнь. Ты полагаешь, что жизнью обязан своему помощнику? Но кого он вытаскивал бы из огня, если б я не отвел руку — твое бездыханное тело? Жизнью ты обязан мне. И, — многозначительно присовокупил Каспар, — обязан не единожды. В этом городе я не следил за тобой намеренно, это верно, но о происходящем — знал и некоторое участие в твоей судьбе снова принял.

«Молот Ведьм, участвующий в расследовании, едва ли обрадует их больше, чем гроза тварей Эрнст Хоффманн»…

«После предыдущих дел — почему я жив до сих пор»…

— Вижу, не рад, — заметил Каспар с добродушной усмешкой. — Какая черная неблагодарность. Но я не в обиде: понимаю, гордость… Хм, вижу также, что этой новостью я разрешил вопрос, мучивший тебя до сей минуты; так стало быть, ты и сам задумался над тем, почему, устранив спеца по стригам, твой неведомый противник не убил тебя. Он намеревался. И тут — снова Судьба, Курт: я волей случая узнал об этом. Я не поручусь за то, что теперь твоя жизнь вне опасности, что никто больше тебя не тронет; понимаешь, мы ведь не сплоченная армия, наших «вышестоящих» слишком много, и «нижестоящие» их слушают не все, среди нас немало распрей, но все, что зависит от меня, я буду делать и впредь. Никто не отнимет твою жизнь, пока я рядом. Это моя привилегия. Твоя и моя судьба будут идти вместе, не прерываясь и не отворачивая; однажды они пересекутся — и вот тогда все встанет на свои места.

Каспар умолк ненадолго, отведя взгляд от его лица, и, осторожно взяв с доски увенчанного черненым серебром короля, приподнял его к свету.

— Это любопытно, — неспешно произнес он, рассматривая фигурку под разными углами. — На доске у этой фигуры меньше всего возможностей. Он даже не может погибнуть. Пешки малоценны и вместе с тем полезны и способны переломить ход игры… У всякого бойца этой игрушечной армии свое назначение, свои нерушимые обязанности и права, но никакой воли. Если сейчас я махну рукой, все они разлетятся в стороны, и их маленький мир перестанет существовать; будь у шахмат разум, они решили бы, что пришел Ragnarök. А я волен буду подобрать уцелевшие фигуры, сделать взамен поврежденных другие и начать игру заново… Но даже я не знаю, какая из моих пешек пройдет вперед, какая из них возвысится. Я могу назначить для этого одну из них и вести ее к этой цели. Но так может сложиться, что пройдет совсем другая… Боги не любят, когда в их партию вмешиваются. Но, в отличие от твоего бога, которого твои предшественники привели на германскую землю, они дают вторгнувшемуся возможность доказать, что он имеет на это право.