Ведущий в погибель - [239]

— Стриг.

— На той скале, — кивнул тевтонец, — обитали они. «In petris manet et in praeruptis silicibus commoratur atque inaccessis rupibus, inde contemplatur escam et de longe oculi eius prospiciunt, pulli eius lambent sanguinem et ubicumque cadaver fuerit statim adest[218]»… Таковы были их «боги». И претендент на звание жреца, подчинившийся традиции, и в самом деле мог получить от них силу — сами знаете, какого свойства.

— Если возвращался живым.

— Верно. Я не знаю, как эти твари избирали достойного, по их меркам, кто мог войти в их дьявольское сообщество, но этого — они таковым сочли.

— И это безошибочно? Воистину гнездо стригов?

— Обиров, — поправил рыцарь, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: — Так я привык их звать.

— Предчувствую еще одну историю, — улыбнулся Курт, и тевтонец повел печами:

— Такова наша жизнь — одна история тянет за собою другую и далее… Вам наскучило?

— Господь с вами, господин фон Зиккинген, мне давно не доводилось выслушивать столь занимательных повествований. Прошу вас, продолжайте.

— Это слово вошло в мой обиход от моего родича, оставившего подробные записи об одном происшествии — тот также состоял в ордене, и на его долю выпало участвовать в бою с монголами при Лигнице. Случилось так, что он был в малом разъезде в предгорьях Паннонии[219]. Тогда еще орден не получил нынешнего опыта в ведении боя, каков он в обычае язычников, тогда еще трудно было совладать с конными стрелками, с небольшими отрядами, нападающими исподтишка… Словом, не орденский разъезд преследовал монголов, а, как ни скверно это признавать, наоборот. Преследование продолжалось по лесу и протянулось до темноты. Драться среди деревьев монголы не привыкли или не любили, да и отдых был нужен всем; сложилось так, что братья ордена и они заняли позиции неподалеку друг от друга, не нападая, но и не позволяя противнику уйти, и устроились на ночевку. Когда же спустилась глубокая ночь, на орденский лагерь напали. Невиданные существа с пылающими глазами, бледные, как призраки; так же, как призраки, они появлялись и исчезали — нежданно и невидно. Сколько их было, никто не заметил, но успели уловить, что были они почти голые и без какого-либо оружия, однако двое братьев, не сумев оказать никакого сопротивления, были утащены ими в темноту. Прочие лишь слышали крики… А потом крики стали слышны и со стороны монгольского лагеря. До той минуты кое-кто из молодежи выказывал уверенность в том, что это именно они устроили этот ночной налет, но старики сказали сразу — нет. Дикари, но это — не в их повадках. И оказались правы. Спустя некоторое время монголы вышли из своего укрытия, попросившись под защиту братьев; наверное, они полагали, что рыцари в броне будут более надежным укрытием от тех тварей. Однако плохо было всем. Они нападали всю ночь, но вместе от них удалось отбиться — как выяснилось, они не любят света, не любят огня, и факелы в паре с мечами могли их отгонять. Утром орденский разъезд и отряд язычников разошлись подобру, дав клятву избегать друг друга в бою. Не знаю, была ли эта клятва исполнена… Одного (всего одного!) в ту ночь удалось убить. Когда пришло утро, стало различимо, каковы эти создания на вид. Голые, лысые, белые, точно те черви, что живут в глубоких кавернах, не видя солнца… «Обиры» — так называли их карпатские обитатели, когда мой родич, возвратившись из разъезда, попытался выяснить у местных, что это ему довелось повстречать. Так и я привык называть их. И когда мы услышали рассказ тех жемайтских дикарей, те из нас, кто читали записи или слышали эту историю в пересказе — те тотчас поняли, в чем дело. Мы решили уничтожить богопротивных тварей. Мы знали, что они боятся света, что на солнце их тела разлагаются и обугливаются, и было утро, когда мы подошли к тому утесу…

— И у вас получилось? — с нескрываемым удивлением уточнил Курт; рыцарь качнул головой:

— Нет. Когда мы пришли, они были уже мертвы. Их было с десяток, тощих, как скелеты, и таких же лысых, голых и бледных — и все они были убиты. Я достаточно видел в своей жизни, чтобы утверждать с достоверностью: убиты они были голыми руками… Видимо, получив от них свое посвящение, жрец вернулся и сокрушил своих богов. Не могу сказать, почему, но это и не есть самое важное. Важно — что существо, причинившее нам столько напастей, покинуло свое родное племя, покинуло родные места; он ушел, исчез, а с ним вместе исчез без следа и наш брат. Мы так и не нашли ни его тела, ни хоть останков, ничего. Лишь его распятие было совершенно случайным образом обнаружено на полу пещеры этого жреца в куче отбросов. Мы пытались узнавать у всех и всё, что только было возможным, искали, спрашивали, выведывали…

— Сдается мне, господин фон Зиккинген, — предположил Курт, — я понимаю, к чему была эта история. Полагаете, что стриг, с которым мне пришлось иметь дело в Ульме — ваш жемайтский жрец… Тогда он сильно изменился. Стриг, которого мне довелось увидеть, весьма сносно говорил на благородном немецком, да и выглядел он вполне пристойно.

— С тех дней минуло два десятка лет, майстер инквизитор. Даже простому смертному за такое время стыдно было бы не перемениться и не вжиться в новый мир, не научиться новому.