Ведьмы из Эсткарпа - [102]

Шарвана утвердительно кивнула.

— Именно! Может быть, тебе снятся Долины, какими они были до прихода людей.

— И что же хорошего в этом?

— Не знаю. Но используй же это, Коллард, используй! Если ты отступишься от этого дара, его отберут у тебя, и мир станет беднее!

— Мир? — Он и не думал смеяться. — Хорошо, я могу делать их на продажу. И если я заработаю себе на хлеб, никто не будет мне нужен. Ведь и юнцу следует знать, что жизнь — скорбный путь и никто не ждет тебя у окна.

Шарвана молчала. Внезапно протянув руку, она поймала его ладонь, прежде чем сумел он ее отдернуть, и развернула к свету. Он хотел высвободиться — куда там… С силой молотобойца она пригвоздила его руку к столу, потом склонилась над ладонью, рассматривая знаки судьбы.

— Молчи, не говори ничего! — закричал он. Сова шевельнулась, махнув здоровым крылом.

— Разве я что-нибудь говорила? — удивилась она. — Будь по-твоему, Коллард. Я ничего тебе не скажу.

И выпустила руку.

Он неловко потирал пальцы, словно пытаясь стереть с них какую-то отметину, оставленную взглядом Мудрой.

— Мне надо идти. — Коллард подхватил пергаментную маску. Он примерит ее только дома, где никто не увидит его лицо, пока он будет без маски.

— Иди с благословением этого дома, — по обычаю своего народа попрощалась Шарвана, и эти слова все же приподняли его настроение.

Время шло. В хижину Колларда никто не захаживал, а он никого и не приглашал к себе, даже отца. Торговцы тоже не заходили в селение. Взамен пришли вести из-за пределов долины, из большого мира, казавшегося подчас людям Гилла творением песне кузнецов.

Повенчался Властитель Вескис, и у второй жены его, кроме мужа, появилась еще дочь, хотя мало кто слышал о ней в то время. Но теперь говорили повсюду до самых дальних хозяйств.

Как-то раз в твердыню въехали всадники, и в средней башне закипела работа. Оказалось, что Вескис посылает свою дочь, госпожу Гиацинду, в деревню, на воздух, так как плохо ей в городе.

— Плохо ей! — Шедший к колодцу Коллард невольно замер в полутьме. Пронзительный голос его невестки Никалы доносился из дома. — Дама Матильда мне все так сама и сказала, когда я помогала ей менять камышовую подстилку под коврами. Да молодой госпоже лучше-то никогда не было, оказывается, вся она скрюченная, и личико у ней, как у ребенка, а не у девушки на выданье. И никто не позарится на нее, если только наш господин не озолотит будущего зятя. А причиной всему, сказала Дама Матильда, новая властительница Гвеннан. Не хочет она, чтобы дочь его была с нею. Очень уж она деликатная, все твердит, что не может выносить своему господину стройного сына, если ей в замке повсюду будет встречаться эта горбунья.

Коллард бесшумно поставил ведерко на землю и подошел чуть ближе. Впервые за столько лет шевельнулось в нем любопытство. Он ждал, что еще скажет Никала.

Она и впрямь заговорила вновь, хотя более в ее словах ничего существенного уже не было, а потом Бросон захотел подогретого эля, и она отправилась греметь горшками у очага. Оказавшись в своей хижине, Коллард не принялся, как обычно, за инструменты, но долго глядел на огонь в очаге. Сняв маску и отложив ее в сторону, слово за словом припомнил он все, что удалось ему подслушать.

Так, значит, госпожу Гиацинду отсылают из замка в захолустную крепость, с глаз долой? Конечно, он знал старое поверье: беременная не должна видеть уродов, это может повредить ребенку в чреве, а Властитель Вескис так хочет сына. Но как отнеслась к такой ссылке сама госпожа Гиацинда? Расстроилась? Или, напротив, обрадовалась и надеется отыскать что-нибудь вроде его хижины, где можно жить вдали от тех, кто не считает ее похожей на человека?

Может быть, поэтому она и сама радуется отъезду в Гилл? И не тяжелей ли уродство девушке, чем ему? Впервые не горькие думы, не видения царили в душе Колларда, а мысль о живом существе, что скоро будет дышать одним воздухом с ним.

Он поднялся и взял лампу. Подошел к стене и осветил стоящие на полке фигурки. Там подобралась уже порядочная компания — и звери, и люди. Коллард внимательно посмотрел на них, и что-то похожее на видение шевельнулось в его душе.

Он поочередно перебирал и разглядывал свои творения. Хотя в сущности и не смотрел на фигурки — он думал и, в конце концов, нашел подходящую.

Положив фигурку на стол, он достал инструменты. Статуэтка всем походила на лошадь, вставшую на дыбы, но не в битве, а от радости и свободы, если бы не рог, выступавший на лбу между ушей.

Перевернув ее, Коллард занялся основанием. Кончал работу он уже с петухами. Танцующий единорог стал печатью; выгравированную на основании букву «Г» окружала гирлянда виноградных листьев.

Коллард откинулся назад. Потребность, заставившая его работать, прошла. Зачем он сделал эту печать? Ему захотелось бросить фигурку в тигель и переплавить, так чтобы она не могла даже попасться ему на глаза. Этого он не сделал, а задвинул ее подальше, вознамерившись забыть про ее существование.

Он не стал глядеть на въезд Властителя Вескиса с дочерью в замок, хотя к воротам сбежался весь Гилл. Потом до него дошло, что госпожа Гиацинда прибыла в конном паланкине и была вся укутана в одеяла и плащи, оставлявшие открытыми только лицо. Она действительно оказалась невелика, с бледным и тонким личиком.