Ведьмино отродье - [28]

Серл помолчал мгновение, глядя на резного ангела в руках. Потом резко кивнул и вернул фигурку.

— Ладно, это я обещаю. Но не больше, знайте. Одно может сделать его каменщиком — его собственное умение.

На Пасху монастырская церковь очнулась после зимнего сна, и Ник Редполл — а о прежнем увечье напоминала лишь легкая хромота, когда он перенапрягал ногу, — вернулся на стройку, но уже не кашеваром. Ловел даже не видел, как Ник ушел, потому что выпал день конной ярмарки, и сбитого испуганным жеребенком человека занесли в палату как раз, когда Ник собирал пожитки, а когда разбитая голова бедолаги уже была забинтована, Ника Редполла след простыл, только пустая его кровать стояла в углу, только два длиннокрылых ангела возносили свечи перед алтарем в приютской часовенке.

И тогда от попечителя до недавно принятого подопечного, впрочем, успевшего вкусить прежнюю благодать, приют Святого Варфоломея, со вздохом… предался сестре Гертруде, вернувшей себе безраздельную власть на кухне.

Весна сменилась летом. Жизнь в приюте текла, как всегда. Недужный люд приходил и уходил: кто поправлялся, кто умирал. Цвели травы на аптекарском огороде, Роэр каждый день служил мессу в приютской часовне, где собирались обе палаты, и продолжал разбираться со счетами, с жалобами и всякими сложностями, с какими попечителю хлопотливой жизнью живущего приюта только и разбираться.

А через полоску истоптанной земли, которая разделяла приют и церковь, завиделись свод, покрывший хоры, и поднимавшаяся колокольня.

Шло лето, промелькнула трехдневная Варфоломеевская ярмарка. Хоры уже были покрыты, а теперь поднялся и сводчатый портал церкви, за которым последует неф — чтобы в законченном сооружении смогли идти службы…

И вот настал этот день — канун осени, — когда епископа Лондонского, того самого Ричарда де Бельмейса, четыре года назад принявшего от Ловела обет каноника, ожидали для освящения церкви Святого Варфоломея.

День был пасмурный, ветреный, по небу низко плыли тучи, собирался дождь. Но дождь еще мешкал, когда процессия во главе с епископом, которую замыкали Роэр со своими канониками в черных сутанах и мастера в воскресном платье, влилась ручьем в собор через небольшие врата в западной части хоров. Внутри все объяла тьма. Огромный пустынный чертог с высокими, еще не застекленными окнами, мимо которых торопились серые тучи, растворялся во тьме. И в его сумрачности, будто россыпь драгоценных камней вдруг, заиграли от пламени свечей у алтаря, багрец и пурпур святого хода. Воздух наполнился запахом ладана, и к высоким сумрачным сводам взвилось песнопение. Ловел подумал, что вскоре и неф, и колокольня, и трансепт — все грандиозное сооружение будет закончено, и как же ему уступает длинное, с низкой крышей строение приюта поблизости, где недужные ждут своего врачевателя. Два раздельных мира. Ловел взглянул на высокую, черную, напоминавшую долгоножку фигуру Роэра, бывшего королевского менестреля, ныне попечителя приюта, будущего приора в здешнем монастыре, и спросил себя: Роэр… далек ли от него и Роэр? Но лицо Роэра в свете свечей у алтаря было непроницаемо, как маска с надгробия рыцаря-крестоносца.

Ловел вновь вернулся мыслью к молитве.

Рука епископа была вознесена в благословении, его сильный, немного хриплый голос наполнил собор до сводов.

— Сей дом святой да станет обиталищем всемогущего Бога, да исполнится благодать и славы Божьей. И да не оставит Он ни зрением своим, ни слухом дом сей и в день, и в ночи, дабы молящему явились, да обрящет идущий, и войдет всяк постучавший…

Весь день невидимое, солнце вдруг прорвалось из-за туч, высокие окна вдруг озарились светом, мощные лучи света устремились до самой глубины хоров, наполнив собор сиянием, затмившим свечи у алтаря.

Ловел думал: «Да обрящет ищущий и войдёт всяк постучавший… радость и веселье будет в нем, славословие и песнопение… не в двух мирах — в едином». Он увидел, как странное, задумчивое лицо Роэра распахнулось от радости.

Снаружи все работы на час прекратились, чтобы церемонии не мешал стук молотков, звон пилы, но как только процессия вышла из церкви под солнце, задержавшееся на небе, стройка вновь зашумела. Первый ярус лесов опоясал колокольню, которая поднималась, скрытая лесами, до пятнадцати футов, и там уже трудились мастера. Одна голова там отсвечивала пламенем под лучами солнца…

Как только процессия распалась, Ловел вернулся к церкви. Времени у него было очень немного — ждали дела. Но он вернулся и увидел, что Ник Редполл спускается по лесенкам поздороваться с ним. Они будто договорились о встрече, хотя поначалу и не знали, что друг другу сказать.

— Как колено? — спросил Ловел.

— Побаливает чуток к концу дня, но боль все меньше и меньше.

Они стояли и смотрели на хоры, на выстроенную пока до половины колокольню, которая гордо поднималась в предгрозовое небо. Вокруг колокольни роились мастера и рабочие.

— Знаешь, было время, — сказал Ловел, не отводя взгляда от людей на лесах, — когда я спрашивал себя: можно ли выдержать большую боль. Но если человек — мастер-каменщик, как мастер Беорнфред, возможно, он чувствует, что ему больше иных назначено вынести.