Ведьмина кровь - [6]

— Одна, — я попыталась улыбнуться в ответ, но это далось нелегко: в зале, где все были в кругу родных, я чувствовала себя сиротливо. — Меня зовут Мэри.

— А я — Марта. Марта Эвердейл. — Она по-мужски протянула мне руку. Пальцы у нее оказались сильные, а ладонь твердая, как дерево. — Я тоже одна. Дети и муж на том свете. — Она посмотрела куда-то вдаль, и на мгновенье ее будто бы захватили воспоминания. Затем она чуть наклонила голову набок и вновь поглядела на меня, словно что-то для себя решая. — Пожалуй, мы подружимся. Будем держаться вместе.

После завтрака Марта отвела меня наверх, в просторную комнату, служившую спальней для нескольких семей. Между скарбом и кроватями едва оставалось пространство для прохода. Марта предложила мне поставить сундук рядом со своими вещами.

— Здесь почти все — соседи, — сказала она. — Из одной деревни, в одну церковь ходили. Едем к нашему пастырю, преподобному Джонсону. Он уехал в Америку с частью нашего прихода. Мы собирались следом, но началась война. Какое-то время все надеялись, что она вот-вот закончится, а потом приходской совет решил не дожидаться этого. Надо перебраться к своим, община должна держаться вместе. Я хочу скорее увидеть своих сестер. У меня, кроме них, родных не осталось.

— Как же вы их найдете?

— Господь управит, — произнесла она уверенно, будто такой ответ был единственно возможным. Затем посмотрела на меня и улыбнулась. — А теперь, Мэри, расскажи мне: откуда ты?

— Из маленькой деревни под Уориком.

— У тебя там кто-нибудь остался?

Я покачала головой и опустила глаза, будто собираясь заплакать. Не хотелось говорить лишнего, но Марта и сама не стала расспрашивать. Вместо этого она взяла меня за подбородок и заглянула мне в лицо. Зеленые глаза будто видели меня насквозь: казалось, она и так знает всю правду.

Марта убрала с моего лица прядь и заправила ее под чепец. От ее пальцев пахло можжевельником, а от прикосновения стало щекотно. У нее были руки целительницы.

— Ты больше не одна. Ничего не бойся.

Марта подходила к людям, предлагала им помощь и всех знакомила со мной. Благодаря ее разговорчивости я могла спокойно молчать. Чем меньше я буду о себе говорить, тем лучше. Если начать лгать, можно запутаться. Пока что все думают, что я то ли племянница, то ли внучка Марты. И мы их в этом не разубеждаем.

Подросших сирот часто увозят в Америку. На новой земле нужны сильные мужчины, чтобы валить деревья и возделывать землю, и здоровые женщины, чтобы рожать и растить детей. Так что я здесь не одна такая. Некоторые семьи везут с собой чужих сирот. Бедные дети в сложном положении — вроде не слуги, но близко к тому. Как бы там ни было, я рада, что нашла Марту. Точнее, что Марта нашла меня.

Я наблюдаю за ровесницами, чтобы понять, как быть незаметной пуританкой. Ребекка Риверс, которая первой меня заметила, — идеальный образец для подражания: ведет себя тихо и помогает матери. Другие не настолько кроткие: хихикают, кокетничают с обслугой трактира и совсем не рвутся работать.

Вечером наконец появилась возможность заглянуть в сундук. Он небольшой, но добротный, и на нем мои инициалы: «М. Н.». Открывая его, я почувствовала, как сердце забилось от волнения. Как я и надеялась, поверх вещей лежало письмо.

«Мэри,

надеюсь, сундук тебе понравится, а его содержимое ты найдешь полезным. Запомни: глупо мечтать о несбыточном. Судьба разлучила нас, этого не исправить. Но знай, что я всегда о тебе помню, и ты не одна, что бы ты ни думала.

Я могла бы исписать еще много страниц, но не вижу в этом смысла.

Никогда не сомневайся, что я люблю тебя.

Прощай, и да пребудет с тобой Господь.

Э.»

Мои руки задрожали. Я снова перечитала эти несколько строк, словно они могли рассказать что-то еще о той, которую я так и не узнала. Затем я убрала письмо. Бабушка всегда говорила: «Былого слезы не изменят».

В сундуке я нашла несколько смен одежды и белья, отрез хорошей ткани, принадлежности для шитья: иголки, нитки, серебряный наперсток. А еще нож в чехле, оловянную тарелку и комплект столовых приборов. Все самое нужное, аккуратно уложенное, как будто служанкой.

На дне оказались чернила, перо и пачка сложенных пополам листов. Я стала их перебирать, надеясь, что все же найду ответы, которых так жаждала. Охватившее меня разочарование быстро превратилось в злость. Все страницы оказались пустыми.

Но чернила и перо мне пригодятся, я буду вести записи. Я вижу, многие пуритане ведут дневник, чтобы запечатлеть все детали своего большого путешествия. Возьму с них пример. Тем более что мне одиноко, безумно одиноко, что бы Э. ни писала.

8.

Когда я приехала, наш корабль уже был готов к отплытию, но с приливом пришел туман, а вместе с ним — мертвый штиль. Целыми днями море скрывает бескрайняя и неподвижная завеса. Мужчины то и дело выходят на причал, а женщины все смотрят из окон. Волнение растет с каждым часом. Корабли могут задерживаться так неделями — из-за безветрия или, наоборот, из-за шторма. Пуритане — народ бережливый, а каждый шиллинг, потраченный здесь, пригодился бы в Новом Свете.

Наступает вечер. Туман все так же непрогляден. На постоялый двор пришел человек с продолговатым рыхлым лицом — это капитан судна. Он хочет посоветоваться со старейшинами прихода. Они считают, что ничего не поделаешь: это Божья воля, а потому завтрашний день объявлен днем покаяния, молитвы и поста. Капитан уходит в мрачном расположении духа, бормоча под нос проклятья и не веря, что молитвы чем-то помогут.