Ведьмин Лог - [45]

Где-то из-за спины Мытного слышалось бубнение головы, нудно уговаривавшего боярина выйти к народу.

– Это ж разве неприятность? – весомо пробасил Пантерий. – Неприятность – это когда проснулся, а ты – в гробу.

Боярин вытаращил один глаз, пытаясь рассмотреть малого.

– А насчет покойниц не беспокойтесь, жили ж мужики с ведьмами, дак чем покойницы-то хуже? – облизал пальцы Митруха. – К ночи разберутся.

Ланка, как опытная в этом деле, закивала. Я видела, что Илиодору страсть как хочется улизнуть из комнаты вслед за боярином, но мысль о том, что возвращаться все равно придется, удерживала его на месте, поэтому я прыгнула ему на плечо и, потершись об его ухо, попробовала успокоить:

– Не тр-русь.

Он замер, как к стулу примороженный, и я побоялась, что его широкая глупая улыбка на лице так и останется до седин.

Сытый и пьяный Пантерий исполнил все, что полагается делать расторопному слуге по дому, а именно сволок посуду в кухню, чтобы вымыли, и загнал сенных девок в комнату барина, чтобы прибрали, вздохнул, потянулся, почувствовал бурление давно забытых чувств, которые сопутствуют активной жизни чертей среди народа, и понял, что желает общаться. А поскольку из всех обитателей управы наиболее приятным и простодушным ему казался Мытный, закрывшийся в своей комнате от просителей, то к нему он и направился, аргументировав это легко и просто: «Как бы он один с ума не рехнулся».

– И то верно, – подхватил меня на руки Илиодор и, бочком протиснувшись мимо развалившейся в кресле Ланки, великодушно пожелал ей: – Ну, вы чувствуйте себя как дома.

Ланка оглядела полутемную комнату и, напрягшись, заявила:

– Не, я тут одна боюсь.

Брови Илиодора поползли вверх, но, видимо, из врожденного чувства такта или благородства он попридержал дверь, пропуская даму, хоть и не удержался спросить на лестнице:

– Как же вы одна на кладбище… ну или… где вы там…

Ланка поперхнулась и постаралась побыстрее ссыпаться вниз по скрипящим ступенькам. Пантерий осуждающе покачал головой, вслушиваясь в этот скрип:

– Вот отожралась на дармовых харчах.

– Да ладно тебе, – отмахнулась сестрица, – нормальное упитанное привидение, – и, улыбнувшись Селуяну, несущему стражу у дверей в покои Мытного, велела: – Открывай.

Селуян постучал себя пальцем по лбу:

– Совсем умом двинулась? Нельзя без доклада, – но дверь открыл. Илиодор поспешно забежал вперед, предупредительно улыбнувшись:

– Мужайтесь, Адриан Якимович: я к вам со всей компанией.

Мытный, как раз уговаривавший уланского командира на партейку в карты, замер, глядя исключительно на меня, бледно улыбнулся и сделал вид, что никаких привидений в комнате не имеется. Зато уланский командир вытаращился на сестрицу так, что Пантерию его даже укорить пришлось:

– Что ж вы, дядя, так рот-то раскрыли? Чай не птенец, червяков уже никто носить не будет.

Командир опомнился и отвесил ему подзатыльник, в ответ на это Митруха беззлобно, но с чувством плюнул в его кружку с вином, выхватил у Мытного картишки и радостно, прошмыгнув под столом на его половину, объявил:

– Играем по маленькой. Ставка – золотой кладень. Расписок не берем. Нищих за столом не задерживаем, – и подмигнул хозяину.

Улан начал было свекольно краснеть, но боярин, осторожно похлопав Митруху по голове, ласково сказал:

– Экий прыткий малец, – однако собственный бокал предусмотрительно прикрыл ладонью.

Ланка тоже было потянула себе стул, но черт, не имея возможности оттолкнуть, запустил в нее яблочным огрызком:

– Иди отседа, страхолюдо, неча людев пугать. Вон книжку почитай, – и поинтересовался у Мытного: – О чем книжка, дядя?

– Э-э, – покосился Мытный на кровать, где валялся сборник эротических стихов «Жемчужные врата». – О продолжении жизни…

Я зафыркала, а Ланка радостно вцепилась в пухлый томик, жутко улыбнувшись беззубым ртом. И, утратив всякий интерес к игре в карты, плюхнулась на кровать. Мужчины, как воспитанные люди, не стали обращать внимания на то, что перина изрядно смялась под ее «невесомым» телом.

Черт выставил на стол стопку золотых, ловко разделил ее надвое: себе и Илиодору, – а я, не в силах игнорировать «влюбленные» взгляды Мытного, пересела поближе к боярину. Златоградец, не чинясь, плеснул себе из кувшина домашнего вина в чашку, за неимением второго бокала, пригубил, воодушевился. Митруха хмыкнул и, как степенный мужик за чаркой, завел разговор, ни у кого не удосужившись спросить, а дозволено ли ему, малолетнему, рот открывать:

– Вот вы, господа, все говорите – покойницы. Сами сбледнули, к шорохам прислушиваетесь, на Басю нашу коситесь нездорово. А ведь для этих мест покойник – вещь заурядная.

«Господа» с удивлением уставились на Пантерия, а тот как ни в чем не бывало сделал ход и продолжил:

– Это сейчас понаехало чужих много, нервничают, визжат с непривычки. А лет десять назад сидишь бывало где-нибудь в луже, в курей камнями кидаешь, вдруг, глядь, бабка Степанида в калиточку заходит. Поздоровается, сахарного петушка даст, о здоровье спросит. А сама уж не первый год как в могиле. И ничего, никто не орал, в окошко с перепугу выброситься не старался. Потому что нормальные все были люди, местные. Жили при ведьмах, ведьмам кланялись, – и, подняв глаза на Мытного, резко спросил: – Ну вы как, боярин, поддерживаете или сбрасываете?