Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз - [3]

Фрекс тем временем облачился в рясу, застегнул белый воротник, обул сандалии и, достав из-под комода два письма от священника из деревни Суходревье, тут же спрятал их за пояс, подальше от глаз жены. Если Мелена их увидит, еще чего доброго тоже захочет пойти в Закамышье и поглазеть на предстоящее зрелище.

Пока Фрекс пробовал голос к выступлению, Мелена перемешивала яичницу деревянной ложкой. За озером звенели бубенчики коров, но она слышала не их, а что-то другое, внутри себя. Звук без мелодии, точно музыка из сна, которую не вспомнить, кроме как по оставленному приятному впечатлению. Может, это ребенок поет у нее в животе? Видно, будущий музыкант.

Из дома доносились слова Фрекса. Он импровизировал, разогревался перед боем, готовил доводы для спора, в очередной раз убеждал себя в своей правоте.

Как там пела когда-то ей няня?

Утром родился —

Горем умылся;

Днем рожден, значит

Горько поплачет;

Вечером роды —

Горе на годы;

Ночью рожденье —

Не исключенье.

Мелена вспоминала теперь песенку с улыбкой, как шутку. Горе — неизбежная составляющая жизни, а мы тем не менее продолжаем рожать детей.

«Дурочка! — в мыслях обругала ее няня. — Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»

«А как же мужчины? — возразила Мелена. — Они-то не засыхают до самой смерти».

«Ох эти мужчины, — вздохнула няня. — Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».

— Завтрак готов, — позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.

— Настали трудные времена для нашего общества, — произнес Фрекс.

Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.

— У нас что ни день, то трудные времена, — ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.

— Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!

Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая-то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц-повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.

Фрекс заметил ее молчание.

— Ты не сердишься, что я тебя оставляю?

— Сержусь?

Она удивленно подняла брови, будто даже мысль об этом не могла прийти ей в голову.

— Историю движут ничтожные жизни маленьких людей, а также могучие неведомые силы, — сказал Фрекс. — Нельзя одновременно следить и за тем, и за другим.

— Жизнь нашего сына не обязательно будет ничтожной!

— Не время спорить. Т, ы что же, хочешь отвлечь меня от священной работы? На Закамышье надвигается страшная угроза. Если я закрою на нее глаза, то никогда себе не прощу.

Он говорил совершенно искренне. Когда-то Мелена влюбилась в Фрекса за его самоотверженную веру. Теперь за нее же она его ненавидела.

— Будут новые угрозы, — сказала она и в последний раз добавила: — Твой первенец родится только однажды и, судя по всему, именно сегодня.

— Будут другие дети, — ответил муж ее же словами. Мелена отвернулась, чтобы он не увидел ярость на ее лице.

Может, и грешно злиться на мужа, но она старалась об этом не думать. Со священником в доме ей и так хватало религии. Она угрюмо молчала. Фрекс ел.

— Это дьявол, — вздохнул он. — Сам дьявол приближается.

— Как ты можешь говорить такое перед рождением нашего сына? — возмутилась Мелена.

— Я про искушение в Закамышье. Неужели не понятно?

— Все равно слова есть слова, и кое-кого поминать опасно. Я не прошу твоего безраздельного внимания, Фрекс, но чуть-чуть поддержки не повредит.

Мелена в сердцах бросила сковороду на скамейку перед домом.

— Взаимно. Думаешь, что мне сегодня предстоит? Как убедить прихожан отвернуться от манящих идолов? Наверняка я проиграю необычному зрелищу. Видишь, тебя сегодня ждет радость материнства, а меня — горечь поражения.

Даже эти слова Фрекс произносил с достоинством: пострадать за святое дело для него было верхом добродетели. Разве может с этим сравниться низкое, шумное и кровавое занятие — деторождение?

Он поднялся уходить. Свежий ветер с озера разгонял тянущийся к небу дым из печи. «Прямо водоворот», — думала Мелена, глядя, как кругами вьется дым.

— Счастливо оставаться, дорогая, — сказал Фрекс, уже принявший строгий наставнический облик.

— Счастливого пути, — вздохнула Мелена. Где-то глубоко внутри нее брыкнулся ребенок, и скрутило живот. — Я буду думать о тебе, моя надежда и опора. Смотри, чтобы тебя там не убили.