Ведьма Дивнозёрья - [53]

Тайка подумала, что во время испытания нужно будет не побояться сунуть руку в пламя, и хмыкнула. Эка невидаль! Сколько раз она голыми руками таскала из углей печеную картошку! И ничего, ни единого волдыря не было. А если еще ниткой шерстяной запястья обвязать да слово верное пошептать, никакой жар рукам страшен не будет, можно хоть в костер совать, хоть в кипяток.

Но в этот раз все вышло иначе. В ладонях хозяйки возникли два совершенно одинаковых сияющих фиала из прозрачного дутого стекла. Водицы в каждом было глотков на пять, не больше — зато какой! Чистейшей, как слеза.

Тайка нутром чуяла: непростая это вода, волшебная. Вот только какая? Живая или мертвая?

А девица будто мысли прочитала — улыбнулась и заговорила нараспев:

— Сумеешь выбрать только раз своей рукою твердой: один фиал с живой водой, другой, конечно, с мертвой. Какой из двух с собой забрать, узнать довольно просто: ты можешь нам с сестрой задать по одному вопросу. Спроси при ярком свете дня, спроси во мраке ночи — кто правду говорит, кто лжет, ты знать не будешь, впрочем.

Дочитав свою загадку-заклятие, она уселась на песок и словно окаменела — лишь по тому, как едва заметно раздувались ее ноздри, можно было понять, что хозяйка Путь-ручья жива и дышит.

Время пустых разговоров прошло: теперь только вопросы, ответы, а затем решающий выбор. И положиться на авось не выйдет, тут шансы пятьдесят на пятьдесят. И, случись беда, никто Тайку по головке не погладит, если она вместо живой воды притащит мертвую. В бабушкиной тетрадке был заговор на приманивание удачи, но и он успеха не гарантировал, а тут нужно было выбирать наверняка.

Но, если подумать, вряд ли хозяйка Путь-ручья стала бы загадывать нерешаемую загадку. Значит, ответ существует!

До наступления темноты оставалось каких-то полчаса, и Тайка места себе не находила. Ведь если не задать вопрос этой сестрице сейчас, то в следующий раз они увидятся только после рассвета… А у Тайки, между прочим, с самого утра маковой росинки во рту не было. И как прикажете загадки разгадывать, когда все мысли только о пирогах да пельменях?

К счастью, неподалеку Тайка заприметила заросли поздней малины. Она решила, что сперва стоит подкрепиться, а потом уже думу думать, и полезла в кусты. Ягоды оказались сладкими и сочными. Одну в рот кладешь, вторая уже просится, а третья из-под листа выглядывает, манит. Утолив первый голод, Тайка с трудом оторвалась от малины и собралась было вернуться на берег, как вдруг ее окликнули. Не по имени, а просто: «Эй, постой!» Голос принадлежал молодому мужчине, и это точно был не Яромир.

Незнакомый худой как жердь парень сидел на нижней ветке яблони-дички, прислонившись спиной к стволу, и болтал ногами в воздухе. На вид он был немногим постарше Тайки и почему-то напомнил ей бродячего художника. Наверное, из-за растянутого бежевого свитера с узором из кос и потертых джинсов. А еще, может, из-за торчащих в разные стороны темно-каштановых волос, отросших ниже плеч. Он был даже симпатичным, только очень уж сонным. Все время зевал и тер кулаками глаза.

— Ты тут спишь, что ли? — Тайка завертела головой, но не обнаружила поблизости этюдника с бумагой и красками.

Еще не хватало, чтобы этот умник тут заблудился.

— Ой, кажись, и правда немного задремал, — он легко спрыгнул с ветки и вытряхнул из волос сухие листья. — Извини, я случайно услышал ваш разговор с этой… как ее там?

— Не важно, — Тайка сжала губы в тонкую линию. — Подслушивать, между прочим, невежливо.

М-да, неудачно получилось. Этот лохматый горе-художник забрел невесть куда (что само по себе неудивительно: творческие люди и до Границы пешком могут добраться, сами того не заметив), услышал то, что смертному слышать не стоило, теперь у него, небось, сотня вопросов на языке вертится, а у Тайки, как назло, нет ни минутки свободной, чтобы на них отвечать. Да и не стоит рассказывать ему о чудесах. Не для всякого это знание добром оборачивается.

— Ты что, обиделась? — Парень шагнул из-под сени ветвей прямо в золото закатного солнца. — Прости, я не хотел. Само вышло.

Он улыбался так светло и открыто, что Тайке совсем расхотелось на него злиться.

— Ладно, проехали. Давай решим, что я тебя не видела и ты меня тоже. Ищи свои краски, этюдник или что там у тебя, иди домой и больше сюда не возвращайся. Ясно? Целее будешь.

Лицо художника стало грустным, взгляд потемнел. Он одернул свой безразмерный вязаный свитер и втянул руки в рукава.

— Я хотел помочь вообще-то, — буркнул он. — Говорю же: все слышал. И знаю отгадку.

От неожиданности Тайка икнула:

— Что, правда?

— А с чего бы мне врать?

— Ну, я не знаю… мы даже не знакомы.

Он, не раздумывая, протянул ей руку:

— Это легко исправить. Я — Лис. А тебя как зовут?

— Тая, — она вытерла испачканные малиной пальцы о штаны и пожала его ладонь: чистую, без единого пятнышка краски. — А почему у тебя такое странное имя? Ты случайно не художник?

— Не-а, я музыкант, — он мотнул головой. — И Лис — это прозвище. Меня так мама называла. А имя я не люблю, дурацкое оно.

Тайка понимающе кивнула. У нее был друг детства Шурик, который просил называть его Алексом. Дескать, Шурик — это несолидно.