Вечный жид - [6]

4

Но, милый Маятник, не знаю, вправе ли задавать вам вопрос: но что же было дальше? Бьюсь об заклад, что Магда не исчезла так просто с вашего горизонта, никогда не поверю, тогда не стоило и начинать, да и вы, когда упоминали о любовном треугольнике, уверяли, будто ваш случай совершенно не банальный - не так ли, я не ошибся? Да, сударь, конечно, вы не ошиблись: мы действительно стали с Магдой неразлучны как голубки, не помню, сколько дней мы почти не выходили из моей комнаты, что напротив лестницы, на втором этаже; слива, которая росла во дворе, стучала при порывах ветра в стекло, тогда либо она, либо я толкали тыльной стороной ладони раму, окно распахивалось, ветер начинал заигрывать с бумагами и легкими предметами; ибо хотя мы и не уставали в пленительных занятиях, дышать становилось приятней. Но, милостивый государь, простите, я ничего не понимаю. Разве вы были с Магдой, не знаю, как лучше и тактичней выразиться, в столь близких отношениях? Простите, возможно, я не прав, но мне показалось, что в прошлый раз вы несколько скомкали конец своего повествования, которое, должен признаться, дошло до весьма щекотливого момента. Да, да, вы скомкали конец своего рассказа, как, волнуясь при важном разговоре, пальцы самопроизвольно, машинально комкают случайно оказавшуюся в руках газету. Но позвольте, как же так, ничего не понимаю. То, на чем вы остановились, никак не указывает на столь странное, если не сказать, смелое продолжение. Если помните: идя по обочине желтой дороги, вы, по только вам известным уликам, обнаружили, что буквально в двух шагах, в водовороте тенистой жасминовой беседки, Магда, женщина, предмет вашего обожания, изменяет, если так можно выразиться, ибо, как ни прискорбно, надеюсь, вы не будете возражать, что никаких обещаний, так сказать гарантий, она вам никогда не давала, но изменяет, так и быть, употребим это слово, с владельцем узкой угольной бородки и белокаменного особняка с колоннадой. Итак, вы ушли, как мне показалось, слишком, нарочито спокойно, оставляя за собой белый флаг измены в виде накидки с ало-лимонными аистами, рассыпанными по чистому полю накидки, что вызывающе висела на голой жасминовой ветке. Но, милый Маятник, каким образом Магда, недвусмысленно и неоднократно отвергавшая ваши притязания, вдруг очутилась в вашей комнате на втором этаже, что напротив деревянной скрипучей лестницы, причем, если я правильно понял ваши, так сказать, намеки, в горизонтальном положении, решившись на полную, если не сказать интимную, близость с вами? Как вам удалось добиться столь скорой победы? Не понимаю, объясните. Да, конечно, очень может быть, несомненно, только так, да, да, не может быть двух мнений, так оно и было. Я действительно не помню, на чем остановился, неужели я вам не рассказывал, мы сблизились очень просто, буквально на следующий день после первой встречи, хотя это и не имеет значения, то есть не имеет значения когда - через день, два, неделю, ибо, не посчитайте за резкость, подобный хронометраж нелеп, когда, извините за красивость фразы, сквозняк безысходности отворил все двери в анфиладе событий. Простите, сударь, что я вдруг заговорил с вами в таком выспреннем тоне, сам не знаю, что на меня нашло, вам никогда не приходило в голову, что не мы, а слова выбирают нас, короче: я действительно не помню, ибо буквально сразу события навалились на меня, как наваливаются друг на друга прутья ограды, если бежать вдоль, не помню, когда именно переходил я через ручей по висячему мостику, тому самому, если изволите вспомнить, что застежкой стягивал два берега Кедрона в самом узком месте, вблизи белокаменного дома с карминной черепичной кровлей, у развилки дороги, ведущей в город. Солнце стояло уже высоко, но тени от кустов, что росли вдоль ручья, казались изумрудными, с черными подпалинами, до полудня оставалось не более часа, начинало парить, в воздухе висел запах цветущего жасмина, перемешанный с терпкими испарениями листьев; мостик дрожал под ногами, так как висел на двух просмоленных канатах: он был горбат, как спина фыркающей кошки; дойдя до середины, которая была наиболее неустойчива, переступая с ноги на ногу, я пошатнулся, дощатый настил побежал в сторону, и, схватившись рукой за протертый местами до блеска черно-белесый канат и ощущая ноздрями неизвестно откуда взявшийся запах полыни (возможно, мне показалось), увидел женщину, что сидела вполоборота на камне у противоположного берега, свесив ноги в воду, которая доходила ей до узких лодыжек. Услышав шум на мосту (Магда, конечно, вы уже догадались, это была она, хотя я сам, поверьте, сам не знаю почему, узнал ее не сразу, а в следующее мгновение), она резко повернулась, на какую-то секунду мы встретились глазами, и опять, как уже было, глаза, что называется, позвали меня, то есть стали глубокими, как колодец, и печальными, как болезнь; но в следующий миг порыв ветра сорвал с ее плеч белую накидку - прическа, очевидно сделанная наспех, обвалилась, волосы укутали ее туманом - и бросил, распластав крылья этого покрывала, на середину ручья. Не знаю, сударь, какое мнение вы успели составить о моем характере, вероятно, весьма расплывчатое, хотя здесь вина не ваша, а моя, ничего не поделаешь, возможно, моя натура представляется вам напоминающей флюгер, но это не так, поверьте, редко, если не сказать никогда, решался я на рискованный поступок, всегда не терпел необдуманных авантюр, ибо перед глазами имел пример, так сказать, отрицательный своего отца, как раз поплатившегося за необузданность нрава положением аутсайдера, проще говоря, неудачника: с большим трудом, из года в год, не позволяя себе ни мига расслабления, экономя на каждом сестерции и выгадывая на каждом заказе, за десять лет мне удалось сколотить не то чтобы состояние, но если б возникла необходимость, мог и дом купить не самый последний в городе, и дело поставить так, чтобы жена, если бы, конечно, таковая появилась, палец в холодную воду не должна была б опустить; никогда не приходило в голову, но если бы спросили мой девиз, то, пожалуй, подумав самую малость, сказал: терпение и труд; знаете, как говорят: терпение и труд все перетрут; так вот, заметьте, сударь, я далеко не был уверен, что так уж обязательно и перетрут, что, мол, именно звезды этих понятий путеводные и указывают кратчайший путь, если позволите, к успеху, ничего подобного, но все равно: труд и терпение. Уверяю вас, хотя в той, первой жизни я был простой башмачник и мысль (как стало потом) не была моей специальностью, мне не свойственно было считать, будто цель, извините за менторские выражения, важнее средства: ни-ни, и не думайте, ничего подобного, не такой уж был простак, не какой-нибудь маккавей, что смысл жизни - сама жизнь, а смысл любви - не воспроизводство, простите, себе подобного, а блаженство горения, я понимал, не без этого, пришло как-то само собой, без всякого усилия. Но тут, увидев, что слетевшая на середину ручья распластавшаяся белая накидка, намокнув, мгновенно потемнела (белый фон стал серо-сиреневым, а алые аисты - черно-коричневыми), сам не знаю, как это получилось, правда, вы можете сказать, что исключение только подтверждает правило, вдруг очутился в воде, несколько взмахов руками - и в моих ладонях забилась поникшая крыльями белая птица накидки. Не знаю, в состоянии ли вы мне поверить, боюсь, что вы посчитаете меня неискренним, но, ринувшись в воду, я не надеялся заслужить благодарность, ничуть, движение было совершенно бездумным: так собака бросается за кинутой в воду палкой - я же просто пожалел шикарное белоснежное покрывало, совсем не думая при этом о его владелице. Поверьте, сударь, ни одной мысли о возможных дивидендах. Конечно, милостивый государь, я верю, что за вопрос, как иначе, если бы я вам не верил, то не слушал, и скажи я, предположим, что не верю, вы перестанете рассказывать, какой резон, конечно, несомненно, я верю, но, милый Маятник! Должен признаться, я удивлен. Никак не ожидал столь романтического пассажа в вашем повествовании. Без сомнения, это красиво: вы совершили бескорыстный, не побоюсь этого слова, героический поступок - вас за это одаривают любовью. Например, лошади, закусив удила, покрытые белой кружевной пеной бешенства, понесли, очаровательная блондинка в муаровой вуалетке забилась от страха в угол легкой коляски, спасения нет, гибель неминуема, дышла уже зависли над бездной пропасти - но в последний момент ваша железная рука хватает коней под уздцы, конечно, легко останавливает их, и незнакомка, еще бледная, но такая же очаровательная от ужаса, одаривая вас благодарным взглядом, выходит из коляски, без сил опираясь на вашу мужественную руку. Или иначе: то же самое, но вместо коляски и понесших лошадей трехпалубный пароход «Альба Регия» (или «Альфа и Омега», неважно, не имеет значения, безразлично), а вместо очаровательной блондинки не менее очаровательная брюнетка: голубое небо, синее море с прозрачной дымкой, чистый горизонт, плетеные желтые кресла и полосатые шезлонги на палубе первого класса, дамы в соломенных шляпках и открытых платьях, мужчины во фраках; вдруг, неизвестно откуда, шторм, вихрь, смерч, налетает ураган, катит девятый вал, пароход тонет, матросы рубят мачты, седой капитан, старый морской волк, не выпуская трубки изо рта, призывает к спокойствию, женщины бьются в истерике, мужчины, отталкивая детей и стариков, сражаются из-за спасательных шлюпок, кто-то, отчаявшись, летит в воду, внезапно палуба трещит, дыра с зазубренными краями шире и шире, пароход разваливается на две половинки, затем еще на две, еще, он делится, как клетка, пока не превращается в одинокий плот посреди моря: море спереди, сзади, справа, слева, циркуль взгляда очерчивает круг горизонта, никого, плот на двоих, на нем, конечно, очаровательная брюнетка и ее любимец, черный шпиц, ловко устроившийся на пленительных коленях, вы в воде и, как истый джентльмен, помогаете плоту двигаться к неминуемому спасению, вы работаете в воде ногами, изображая ножницы, подгребаете правой рукой (левая толкает плот) и одновременно дуете на парус, который составлен из двух носовых платков, насаженных на нос зонтика; плот резво, как жук-плавунец, передвигается по водной глади, но ваши силы на исходе, ноги уже давно свела судорога, гребете вы одной рукой, а дуете, изображая ветер, на парус не ртом, а носом, последние силы вас покидают, вы ловите прощальный ласково-благодарный взгляд очаровательной брюнетки, кинутый вам, точно спасательный круг, из-под раскрытого зонтика, и, пуская пузыри, идете на дно, сохраняя на сердце отпечаток пережитого прекрасного чувства, отпечаток, что жжет, словно передержанный горчичник, тонете и шепчете: любовь всегда права. Или иначе: опять то же самое, но вместо легкой коляски и белого парохода глухая лесная дорога, а вместо блондинки и брюнетки - не менее очаровательная шатенка, почти рыжая, с густыми волнистыми волосами, вы, ничего не подозревая, едете на велосипеде, с удовольствием наваливаясь на педали и вдыхая воздух, режущий легкие своей чистотой и запахами мокрой травы и хвойных иголок, как вдруг крики, у развилки дорог на очаровательную рыжую незнакомку в длинном элегантном платье напали двое, трое, дюжина, неважно, сколько грабителей, кошелек или жизнь, честь или кошелек, жизнь или невинность, ибо, конечно, нет сомнений, дама в платье сохранила невинность, как иначе, вы вмешиваетесь, предостерегаете грабителей зычным голосом, оголенным бицепсом и трицепсом, грабители вверх тормашками летят в кусты, одна минута - и от них не осталось и следа, как говорят, след простыл, дама в слегка надорванном платье, так что левая грудь полуобнажена, она в полуобмороке и полуизнеможении, чуть жива от страха, хотя, что скрывать, испуг ей к лицу, она с восхищением смотрит на вас, благодарит легким кивком, в котором вам чудится малая толика почти невинного кокетства, затем вы, забыв про велосипед, идете рядом по лесной дороге и болтаете о всякой всячине, проходя мимо предательской осины, дама неловко спотыкается, однако вы успеваете подхватить ее под локоть и дальше продолжаете путь под ручку, ах, как я испугалась, лепечут нежные губки, послушайте, как стучит мое сердце, вы слышите; после очередного поворота, не имея сил сдерживаться, делая вид, что хотите снять пылинку, вы нагибаетесь и касаетесь губами ее полуобнаженного плечика, очаровательная незнакомка уклоняется от вас, отступает на шаг и шаловливо грозит пальчиком, и тут начинается: она убегает, а вы ее догоняете, она убегает, а вы догоняете, иногда, как бы желая дать себе отдых, а вам время на раздумье, она останавливается, взволнованно дыша своей высокой грудью (левая, из-за надорванного платья, полуобнажена), и тогда вам удается сорвать робкий поцелуй надежды, почти неслышно слетающий с лепечущих губ, мгновение - и опять все сначала: она стремительно убегает, а вы не менее стремительно догоняете, она убегает, а вы догоняете, и так бесконечно, бегая концентрическими кругами, - что еще надо, чем не жизнь, жизнь на лету, прекрасно, превосходно, несравненно, нет ничего лучше. Восторг, милостивый государь, восторг, я и не знал, что вы романтик, это замечательно, хотя и несколько неожиданно, как бы вдруг, почти без предупреждения, метаморфоза, произошедшая прямо на глазах. Нет, сударь, не могу согласиться, вы не правы, хотя я и понял вашу иглоукалывающую насмешку, к сожалению, если бы все было так просто, но ничего подобного не случилось, если помните, я остановился, вернее, вы меня прервали в тот момент, когда я, сжимая в руках обмякшие белые крылья накидки, повернулся, мокрый с головы до пят (ручей был неглубок в этом месте, но все же), ощущая дорожки капель на лице и расталкивая коленями упругую толщу воды, пошел к сидящей вполоборота на камне Магде. Пока я шел, она кинула в мою сторону всего один легкий взгляд, настолько легкий, что шарик такого же веса, выпущенный в небо, смог бы за это время исчезнуть из глаз. Что скрывать, да я и не пытаюсь, порукой мне, сударь, ваша проницательность, но действительно, теперь, собираясь вернуть сорванную ветром с плеч женщины накидку и ощущая неприятно липнущую к телу мокрую одежду, я совершенно машинально, если не сказать интуитивно, рассчитывал на некоторую компенсацию: смешно сказать, не знаю, поверите ли вы, что так бывает, но именно побежавшие по коже мурашки вызвали, стыдно признаться, какое-то сладкое умиление самим собой, да, да, именно быстрые зигзаги мурашек, что стянули кожу, вызвали желание тепла, которое может даровать женщина, и благодарности. Не знаю, упоминал ли я о дне ручья, по которому брел: твердо-песчаное, ровное, с небольшой бугристой рябью, будто застыл отпечаток волны от слабого ветерка, и только кое-где, на отмелях и ближе к берегу, попадались обточенные долгим медленным течением голыши и ослизлые коряги, скорее всего, корни прибрежного ивняка. Приходило ли вам в голову, сударь, что те случайности, о которые мы спотыкаемся, в большей мере, чаще всего, случайностями не являются. Не знаю, не могу представить, как повела бы себя Магда, не произойди то, что произошло теперь, да и после, когда мысленно возвращался к пережитому, мне стало казаться, что иначе и быть не могло, вы только представьте: мокрый до мозга костей, но с разгорающимся в груди костерком надежды, что постепенно переходил в сладостный трепет, странно, но две враждующие, обычно мешающие друг другу стихии, огонь и вода, вдруг сливались в едином намеренье, как молодые любовники телами. Чем больше холодных брызг летело на меня, бредущего навстречу женщине, которую я обожал десять лет назад, а теперь, сознаюсь, даже не знал, как я к ней отношусь, ибо это понятно, все было перепутано сейчас: ревность, желание доказать что-то свое, желание обладать и обидеть в ответ на обиду, сорвать с себя отвратительную мокрую одежду; но, вы уже поняли, чем более мокрым становилось мое одеяние, тем только сильнее разгорался пламень желания в моей стынущей крови. И вот, только представьте, когда я, сделав, не знаю, семь или восемь шагов, протянул наконец белую обмякшую, полу-мертвую накидку, преждевременно чувствуя награду и заранее торжествуя, протянул и впервые посмотрел на Магду, что называется, во все глаза, ибо, пока шел, тяжесть смущения не давала поднять на нее взгляд, и теперь, наивно уверенный, что, оказав услугу, поставив ее, Магду, женщину моего вдоха и выдоха, в зависимое положение, вдруг сквозь стекающие с надбровных дуг капли, отчего туманилось зрение, увидел, как изменился ее облик за это время: нет, что-то внезапно и радостно прошептало во мне: она совсем не так хороша, как я предполагал. Эти морщинки у растерянных глаз и на шее, и ничего колдовского, особенного, сводящего с ума, обыкновенная аппетитная, но и доступная бабенка, и никакой истомы, как было раньше, если помните, когда она дотрагивалась до своих фантастических волос (а меня в ответ сводила судорога желания), волос, в которые теперь была вплетена знакомая веточка жасмина. И вот тут, вы только подумайте, передавая из рук в руки накидку, я, окрыленный уверенностью и умиротворенный, ибо наваждение, как мне показалось, кончилось, будто подстроил кто специально, сделал слишком большой шаг, споткнулся об ослизлую корягу и, сам того не желая, глупо, какая-то неуместная неловкость, поднял целую тучу брызг, окативших Магду, и, чтобы не упасть, схватился за ее плечо рукой. Не знаю, не укладывается в голове, трудно себе представить, как откликнулась бы Магда, не окажись у меня под ногами этой проклятой коряги. Одна секунда, сударь, но этого было достаточно, чтобы все переменилось. Споткнувшись, я потерял Магду из виду, а когда, если можно так выразиться, пришел в себя, передо мной стояла другая женщина. Да, да, сударь, постарайтесь представить, именно так: ибо Магда, разогнув плавную дугу своего тонкого стана, сбросила мою руку со своего плеча; треугольные уголки рта высокомерно изогнулись, глаза насмешливо сощурились, пока я, не успевая приспособиться к быстро меняющейся ситуации, бормотал заранее приготовленную фразу, причем, это весьма забавно, обратите внимание, характерная деталь, фраза, буквально несколько слов, была та, что сложилась в моем мозгу, пока я брел, предчувствуя награду, по мелководью, или даже раньше, когда мечтал о подобной встрече, а вот тон или даже интонация, с которой я лепетал запаздывающие по смыслу слова, интонация-то как раз и соответствовала моей растерянности, она была берегом реки моего настроения, или, если позволите, эхом жидкости, повторяющим контуры пустого сосуда моей души. Не знаю, сударь, хорошо ли я описал свое состояние, возможно, скорее всего, мне не удалось припомнить все фрагменты той памятной встречи, но подавлен, надеюсь, это понятно, я был тем, что передо мной опять стояла женщина моего вдоха и выдоха, воздух моей гортани, диафрагма моего дыхания, которое, кажется, прервалось, точно каминная тяга, если задвинуть заслонку. Да, да, передо мной стояла та, которую я обожал десять лет назад, не умея ничего с этим поделать; теперь я находился так близко, что, когда она медленно, каким-то эллинским жестом, подняла вверх руку, показывая бритую подмышечную впадину, до меня донесся легкий, чуть слышный запах ее пота, который я сразу узнал, так пахнет нагретая солнцем арахисовая шелуха, да, да, не удивляйтесь, я не заблуждаюсь, не противоречу сам себе: за несколько шагов от нее исходил едва ощутимый запах полыни, но, приблизившись почти вплотную, я ощутил арахисовое благовоние - и в этот самый момент ее рука с узким запястьем швырнула обратно мокрую накидку, которая, влажно прошуршав, задела краем белого крыла за лицо. Но, милостивый государь, как же так? Простите, что перебил, но я не понял, что же получается, вы себе противоречите. Нет, должен признаться, что уже оценил использованный вами ложный пассаж: превосходно, несравненно, весьма ловко, вы как бы пунктиром показали возможный банальный поворот, и, когда мы отклонились (ибо я, вероятно, не единственный слушатель вашей занимательной истории), как бы уравновешивая силу инерции, вы совершили изысканный вираж в совершенно неожиданную сторону. Но, милый Маятник, что же вы сказали вашей пленительной пассии после десятилетней разлуки с ее телом, ибо, как мне кажется, именно метаморфозы ее плоти, осененной нимбом волшебных волос леди Годивы, производили на вас магическое впечатление? Ведь, как я понимаю, вас нимало не заботило, чем занималась восхитительная подружка вашего далекого детства, пока вы, если я правильно понял, сколачивали, и весьма удачно, кругленькое состояние на подметках и сафьяновых ремешках, и, вероятно, не только на них, не правда ли, я разве не прав, я не ошибся? Нет, я не отрицаю, вполне возможно, что сквозь прозрачный хрустальный образ желанного тела просвечивало кое-что, так сказать, из высшей природы: ваша потребность утвердить себя, подавить, избавиться от гнетущей дамокловой тяжести отказа, пережитого вами однажды на рассвете, у околицы, когда туман уже вымочил травы росой, отведенные узкой ручкой ветви кустарника еще дрожали, постепенно успокаиваясь, а вы стояли, прислушиваясь к ползущей по-пластунски тишине, не зная, что ваша жизнь превратилась в странный минерал ожидания именно сейчас, то есть несколько мгновений назад, так бывает, что говорить, это красиво, жизнь, как янтарное мгновение, судьба, как захлопнутый ставень, зачеркнутая страница биографии. Но, милый Маятник, если женщина, сыгравшая, простите за банальность, столь роковую роль в вашем ставне, то есть, пардон, я хотел сказать, в вашей судьбе, итак, если эта роковая женщина кидает вам в лицо свою собственную накидку как часть своего туалета (помню прекрасно, белое снежное поле, а на нем перекрещиваются клювами кроваво-алые аисты с лимонными ходулями ног), так вот, раз эта накидка, успевшая, правда, намокнуть, летит вам в лицо вместо благодарности за, можно сказать, почти героический поступок по спасению утопающей на водах (я имею в виду накидку), и, если я вас правильно понял, все из-за того, что вы совершенно случайно, не желая этого, ясно идиоту, окатили ее водой, каскадом брызг, с головы до ног, от кончиков волос до кончиков пальцев, ибо сами чуть не упали, споткнувшись об осклизлую корягу, и даже, опять же не нарочно, чтобы не рухнуть на глазах очаровательной шатенки в воду, как идиот, схватились (выбирая из двух зол меньшее, хотя не уверен, возможно - большее), но схватились, вы так сказали, за хрупкое девичье плечико почти тридцатилетней усталой женщины, а в ответ, как я уже сказал, вернее - вы уже сказали, вам в лицо летит мокрая как не знаю что накидка, то как же вы, простите за нескромный вопрос, умудрились оказаться с ней, с этой роковой и странной особой, в настолько горизонтальном положении, что открывали поочередно, настаиваю на этом, тыльной стороной ладони раму окна в вашей комнате, что напротив старой скрипучей лестницы на второй этаж, то есть, не знаю, употреблю ли я правильное, уместное выражение, но вошли с ней, Магдой, в состояние самой интимной близости, не правда ли, я не ошибся, не так ли? Пожалуйста, если не трудно, объясните. Да, сударь, конечно, конечно, вы не ошиблись, мы действительно сошлись с ней как голубки и были так же неразлучны, словно душа и тело, жизнь и смерть, свет и тень, но, как вы уже догадались, далеко не сразу, отнюдь, сказала графиня, а не испить ли нам кофею, то есть нет, я хотел сказать другое: отнюдь не сразу, да, да, сначала мне пришлось ее переупрямить, вы помните, мокрая накидка, задев меня по лицу, с плеском плюхнулась в воду, точно подстреленная лебедь, я замер и, знаете, так бывает, внезапно почувствовал все безразличие немотствующего вокруг пейзажа. Солнце стояло в зените, пекло нещадно, раздаривая полуденную тяжесть своих лучей пустынному противоположному берегу ручья, густо поросшему ивняком, с валунами, кое-где выглядывающими из воды, сухо-деревянному настилу мостика, чья спина почти незаметно подрагивала, вспоминая порывы ветра. Сквозь кружево листвы сквозили тающие в знойном слюдяном воздухе мятные очертания белокаменного особняка с обнаженными горлами колонн, а чуть ближе, у плоского камня, на мелководье, застыли двое, он и она, мужчина, со слегка сутулой спиной (от привычки склоняться над сапожной колодкой), с иссиня-черной бородой, с редкими струнками седины около рта, бородой, что по праздникам искусно укладывалась на сто различных завитков, напоминающих строй солдат-щитоносцев, и женщина лет тридцати со стройно-сочными формами, что просвечивали сквозь полупрозрачную желтую материю, укутывающую пружинистый изгиб тела, женщина с усталым и одновременно прекрасным и волнующе-порочным ликом, осененным пенной гривой каштановых волос с золотистым отливом, отливом и приливом, пассатом и муссоном, масоном и ессеем. Не знаю, что-то печет голову, не было бы солнечного удара, не уверен, боюсь, что нет, всем существом сомневаюсь, нужно ли рассказывать, как летел в воду мокрый ком накидки и что говорил, нагибаясь за ним, мужчина с седеющей около рта бородой (темнело в глазах, когда он опускал голову вниз, будто солнце лило тяжелое жаркое золото только на них, осколки бликов разбегались в разные стороны по зеркалу ручья), как подавал, уже не разворачивая, то, что раньше было накидкой, обратно женщине, ехидно поджимавшей верхнюю губку, имеющую контур высокого седла, каким пользуются ассирийцы, а глаза ее при этом казались печальными и глубокими, как общественный колодец в Назарете, и как немо, точно в бреду, шевелились ее губы, и как опять и опять летело в воду свернутое улиткой покрывало, и как, не выдержав, возможно, точно не знаю, но что-то такое зовущее показалось в глазах, и, шагнув вперед, вдруг обхватил ее руками, так что затрещала и зигзагом порвалась желтая муслиновая материя на спине, погружая лицо с седеющей около рта бородой в полынный запах, исходящий от ее густо рассыпавшихся волос, и горох ее кулачков застучал словно град по крыше, и вода внезапно перестала хлюпать под ногами, женщина моего вдоха и выдоха, воздух гортани моей, кажется, шептал его язык, и ветви омелы, родившись из воздуха, вдруг больно хлестнули по векам, и ее упругое тело, прогнувшись, словно сильная рыбина на лесе, рванулось последний раз, материя с треском лопнула дальше и поползла вниз, и губы, уткнувшись в нечто мягкое, ощутили легкий солоноватый вкус и арахисовый привкус, и, когда вдруг из желтой волны показалась откровенная, как пропасть, нагота, он упал в нее с закружившейся головой. О, как любил, Нюма, сын мой, мужчина с седеющей около рта бородой эту женщину с закрывшей свет каштановой волной непокорных волос, у которой грудь контуром напоминала верхнюю губку или высокое ассирийское седло, как пахли арахисовой шелухой ее глубокие подмышечные впадины, когда она, изгибаясь, закидывала руки за голову и вздымалась, как пучина, перевернутая чаша ее живота, и скажи, разве так любят женщину, будто это последнее, что осталось, обожая в ней все: детский запах рта, вкус слюны, пота, выступившего на коже, все ее выделения, соль ненароком скатившейся слезы, набор телодвижений и жестов, ее крики, стоны сквозь стиснутые губы, чуть слышные звуки охрипшего голоса, жизнедеятельность всех желез внутренней и внешней секреции, если бы они были, но их, к сожалению, к прискорбию, нет, а жаль, что у женщин так мало объектов для любви и ласки, не правда ли, тебе не приходило в голову, не казалось, разве я не прав? Но, Нюма, сын мой, разве так любят человеческую женщину?