Вечный ветер - [37]

— Ничем не объяснимая холодность. Будь я на твоем месте, я бы не был так равнодушен к ней.

— Тебе известно мое отношение к Биате?

— Да… но ты же знаешь, как она к тебе относится. — Он причмокнул губами, вздохнул, выражая сочувствие, смешанное с сожалением, и задумался, раздираемый сомнениями. Вдруг признался: — Когда я вижу Биату, то в ней сосредоточивается все, как в фокусе этого прицела, но затем появилась Вера, и… иногда мне кажется, что и она тоже мне не безразлична.

Я посочувствовал:

— Тяжелое положение.

Костя захохотал:

— Но я найду выход!

Пассат поднял нашу птицу на пять тысяч метров. На крохотном экране видеофона появилось веселое лицо Жака Лагранжа.

Он спросил:

— Надеюсь, вы не собираетесь сегодня ставить рекорд высоты на свободно парящих монопланах?

Мы дружно уверили его, что это не входит в нашу сегодняшнюю задачу и что просто пассат поднял нас так высоко.

— Я так и подумал. Все же на вашем месте я бы держался пониже. — Затем он сказал мне: — Тетис действительно реагирует на излучение Сверхновой. Твоя догадка оказалась верной. Мы начали перестраивать методику работы, и сразу — масса неожиданно интересной информации! — Он кивнул: — Желаю счастливо парить еще в течение тридцати минут.

Через полчаса Костя посадит планер в миле от китового пастбища, и нас сменят селекционеры: американец Коррингтон и грек Николос. Они всегда или ссорятся, или тихо совещаются, как заговорщики в детективном фильме, и так же неразлучны, как Лагранж и Чаури Сингх.

— Надо слушаться старших, — вздохнул Костя и ввел многострадальный планер в крутое пике.

Океан летел навстречу.

В видеофоне опять появилось лицо Лагранжа. На этот раз он не сказал ни слова, только покачал головой и погрозил пальцем.

Костя вывел планер из пике и, используя скорость, сделал несколько фигур высшего пилотажа, что нам тоже зачтется, затем лихо приводнился, чуть не задев крылом ракету со сменщиками.

Мы спустились на катер.

Американец, улыбаясь, сжал кулак, показывая, как мы здорово летаем, и похлопал по небольшой съемочной камере, с которой он никогда не расстается:

— Я запечатлел ваши фигуры высшего пилотажа! Было приятно наблюдать. — Он, подмигнув, кивнул на своего друга: — Гарри тоже в восторге.

Его партнер вытер платком потную лысину и сказал:

— В давние времена был специальный термин, характеризующий ненормальное поведение в воздухе. Да! Воздушное хулиганство! Теперь терминология стала мягче, как и все на свете, все же я должен заметить, что вы подвергали опасности окружающих.

— Оставь, Гарри, жизнь становится такой пресной! — сказал американец и, шлепнув Костю и меня по спине, стал взбираться в гандолу планера.

— Почему нас все учат! — возмутился Костя. — И на земле, и на воде, и в воздухе! — Он по-мальчишески усмехнулся. — Вот посмотрели бы наши ребята! Этот Коррингтон не лишен наблюдательности: «бочки» получились, кажется, здорово!

Из воды выпрыгнул Тави и, рассыпая на нас брызги, перелетел через катер. Этим он выражал свою радость по случаю нашего благополучного возвращения. Как все приматы моря, Тави необыкновенно привязчив. Он скучает, если долго не видит меня, зато, встретив после разлуки, не находит себе места от радости. Протей сегодня нес патрульную службу, а то бы и он не отстал от своего друга.

Общение с людьми необыкновенно обогатило приматов моря новыми понятиями. Обладая абсолютной памятью, они поразительно быстро усваивают языки, разбираются в технических схемах. Теперь ни одна морская экспедиция не обходится без их участия. Дельфины помогают составлять карты морского дна, течений, занимаются поисками полезных ископаемых, с их помощью открыты тысячи новых видов животных. Современная наука о море со своими бесконечными ответвлениями уже немыслима без участия в ней этих удивительных существ.

Тави был простодушнейшим созданием. Он был всегда весел, счастлив, готов на любую услугу, подвиг, хотя он и не знал, что такое подвиг. Протаранить акулу, спасая собрата или человека, было для него простым, повседневным делом. Иначе он не мог поступить. Жизнь его семьи, рода и всего племени зависела от такого повседневного героизма и самопожертвования. В то же время это не была рефлекторная, инстинктивная храбрость животных с низким интеллектом, а моральный принцип, воспитанный в нем матерью и закрепленный примером родичей.

Размечтавшись о чем-то, Костя вел ракету на малой скорости. Тави плыл у самого борта и рассказывал последние морские новости. Всю ночь он охранял китов. С вечера в двух милях от границы пастбища показались акулы и бежали, как только почувствовали приближение дельфинов. Акулы ушли в глубину, зная, что их преследователям не угнаться за ними в темных горизонтах. Затем Тави сообщил, что большая мама-кит — так он называл Матильду — стала опять поедать несметное количество черноглазок и все, что попадается в ее «ротик». Мертвые рачки перестали падать в темноту, как вода с неба. И он эти события логически увязал с опылением пастбищ порошком со спорами бактерий, убивающих грибок, паразитирующий в теле черноглазок. Среди ночи патруль наконец-то проследил путь Кальмара. Кальмар опять прошел под китовым пастбищем и направился в садок, где содержались тунцы. Кальмар питался этой рыбой.