Вечный странник - [25]

Карета остановилась у ворот центральной городской тюрьмы. Комитаса препроводили во внутренний двор тюрьмы, где его тут же окружили знакомые. Сомнения рассеивались и все начинали понимать весь ужас происходящего. Надзиратели приклада разгоняли группы арестантов. Ужас сковал людей. Что будет с их семьями, женами, детьми? Комитаса все знали и искали у него поддержки. Беседовать не разрешалось, и Комитас придумал как быть. Он начал петь и в песне объяснил, что надо составить списки арестованных, может, подкупив стражу, удастся передать списки на волю и там представить их в посольства иностранных государств. Списки будет составлять ва(рдапет Палакян. Надзиратель потребовал прекратить пение. Комитас попробовал завоевать расположение надзирателя турецкой песней — ему это удавалось сделать на своих концертах. Но надзиратель попался дубовый. Удар кулака пришелся по затылку, и в глазах у Комитаса потемнело. Не успел он опомниться как ружейный приклад обрушился ему на челюсть. Новый удар надзирателя повалил его на землю и, если бы не вмешательство арестованных, кончилось бы это очень плохо.

За два часа число арестованных во дворе тюрьмы дошло до двухсот двадцати человек. В основном это были видные представители армянской интеллигенции. Их по спискам посадили в машины. И опять страшная неизвестность. Неужели их утопят в Мраморном море?

Но Мраморное море проехали. Одну часть арестованных повезли в Айяш, а другую в Энкюри. Из Энкюри их на сорока четырех подводах довезли до станции Галайджик. Среди арестованных было пять священников, которых усадили на одну подводу. По дороге на Комитаса временами находило помутнение. Деревья на обочине дороги виделись ему призраками, разбойно протягивающими к нему когтистые лапы. Он все просил вард апета Палакяна оградить его молитвой.

Арестованных поместили в холодных и сырых подвалах Чангрийских казарм. Чангри была маленькая деревушка, населенная преимущественно армянами. Здешние армяне, как и кутинские, говорили только на турецком языке. В прошлом вардапет Палакян был в этих краях настоятелем и теперь через жителей деревни сумел достать Часослов, и Комитас по ночам совершал для арестованных богослужение. Ночью в скорбной тишине казематов раздавалась его молитва «Господи, помилуй»:

Пресвятая троица,

Ниспошли на землю мир,

Исцеление больным,

Явись моему народу армянскому.

Господи, помилуй нас, помилуй нас,

Христос спаситель, помилуй нас.

Понемногу к Комитасу вернулось самообладание. Чтобы как-то приободрить соотечественников, он в эти тяжелые дни организовал из арестантов хор. Но ряды хористов с каждым днем редели. Их уводили по два-три человека под предлогом якобы ожидающего их суда. Пришла очередь Даниела Варужана, Рубена Севака, с ними и еще троих. Друзья на всякий случай снабдили их деньгами. Они долго прощались с Ко- митасом…

Первой весть о начавшейся резне принесла в Чангри тринадцатилетняя девочка, которая чудом осталась жива, прикрытая трупами матери и сестер. Хозяин подводы, на котором повезли Варужана и Севака, в свою очередь рассказал, как курды, устроившие засаду на дороге в Галайджик, напали устроившие засаду на дороге в Галайджик, напали на арестованных, раздели их догола и, зарубили саблями, камнями размозжили им головы… До Чангри стали доходить слухи о повсеместном избиении армян. Садовник-турок, у которого часто бывали в гостях Комитас и Палакян, рассказывал им подробности о резне, которые слышал от своего сына.

Весть о смерти друзей, об избиении беззащитных людей потрясла Комитаса. Повсюду ему мерещились трупы и порубленные людские тела.

Спасшиеся от ареста друзья Комитаса благодаря вмешательству иностранных посольств сумели добиться приказа об его освобождении.

Комитаса доставили в Константинополь. Его состояние было близко к помешательству.

***

В эти трагичные дни Комитас искал спасение в музыке. Он написал новую молитву — «Господи, помилуй». Все, кто имел счастье ее услышать, были потрясены. Текстом для своей молитвы он избрал слова стихотворения Сиаманто «Навасардская (новогодняя) молитва богине Анаит». Он в искусстве искал силы, чтобы противостоять оголтелой пляске погромщиков — и создал крупное фортепианное произведение «Мушский танец». Пропали эти произведения, пропали многотомные книги его исследований хазовых записей, пропали большинство из записанных им 3000–4000 песен…

Наверное, он впервые в жизни не сдержал своего слова. Он не раз говорил:

— Мы, спасшиеся, должны жить за двоих — за себя и за павших. Чтобы сны и мечты павших претворились, чтобы память о них была бы жива. Это великое народное бедствие требует от нас исключительной энергии и терпения — горе тому, кто проявит нетерпение и малодушие.

В эти дни он ни дома, ни на улице не имел покоя: везде его находили жены и дети погибших. Все пытались узнать что-нибудь о своих родных. Как сказать им правду? А как утаить? Он неделями не возвращался домой, скрываясь у знакомых. Он боялся и полицейских. Врач Баграм Торгомян, который спасся вместе с Комитасом, отвез его к своим друзьям, надеясь, что новая обстановка поможет Комитасу немного отойти. Здесь он прожил три месяца и сначала все шло хорошо. Он играл с детьми, разучивал с ними новые песни и танцы, иногда пел. Пробовал писать песни. Но однажды, схватив детей, с которыми был на прогулке, за руки, бегом приволок их домой, утверждая, что спас детей от турок. На третий день он потерялся, его весь день искали, и только вечером обнаружила его служанка в темной комнате лежащим на полу. Когда она вошла туда с заженной свечой, он встал, задул свечу и снова лег на пол…