Вечный слушатель - [8]

Libertatis Sacra Fames [2]

Прекрасны идеалы демократий,

Когда подобен каждый — Королю, —

Но я определенно не люблю

Разгула нынешних крикливых братий;

Монарх — достоин менее проклятий,

Чем гнусных демагогов болтовня, —

Анархией Свободу подменя,

Они уже готовят нас к расплате;

Мне мерзостно, когда над баррикадой

Возносится позорный красный флаг,

И хамство правит: под его громадой

Дух гибнет, Честь мертва, молчат Камены, —

И слышен лишь Убийства да Измены

Кровавый и неторопливый шаг.

Пантея

Давай в огонь бросаться из огня,

Тропой восторга рваться к средоточью, —

Бесстрастие — пока не для меня,

И вряд ли ты захочешь летней ночью

В неисчислимый раз искать ответ,

Которого у всех сивилл и не было, и нет.

Ведь ты же видишь: страсть сильнее знаний,

А мудрость — не дорога, а тупик;

Зов юности важнее и желанней,

Чем притчи самых сокровенных книг.

Что пользы размышленьям предаваться,

Сердца даны нам, чтоб любить, уста — чтоб целоваться.

Трель соловья тебе ли не слышна,

Нет серебристей, нет прозрачней ноты!

Поблекшая от зависти луна

С обидой удаляется в высоты:

Ей песню страсти слышать тяжело,

И множит вкруг себя она туманные гало.

В лилее ищет золотого хлеба

Пчела; каштан роняет лепестки:

Вот — кожа загорелого эфеба

Блестит, омыта влагою реки:

Ужель не это красоты итоги?

Увы! На щедрость большую едва ль способны боги.

Никак богам тоски не побороть

Смотря, как род людской о прошлом плачет, —

Он кается, он умерщвляет плоть —

Все это для богов так мало значит:

Им безразлично — что добро, что грех,

Один и тот же дождь они шлют поровну на всех.

Как прежде, боги преданы безделью

Над чашами вина склоняясь там,

Где лотос переплелся с асфоделью,

И в полусне деревьям и цветам

Шепча о том, что защититься нечем

От зла, что выросло в миру и в сердце человечьем.

Сквозь небеса посмотрят вниз порой,

Туда, где в мире мечется убогом

Коротких жизней мотыльковый рой, —

Затем — вернутся к лотосным чертогам:

Там, кроме поцелуев, им даны

В настое маковых семян — пурпуровые сны.

Там блещет горним золотом Светило,

Чей пламенник всех выше вознесен,

Покуда полог свой не опустила

Над миром ночь, пока Эндимион

Не ослабел в объятиях Селены:

Бессмертны боги, но порой, как люди, вожделенны.

Покрыт шафранной пылью каждый след

Юноны, через зелень луговую

Идущей; в это время Ганимед

Вливает нектар в чашу круговую.

Растрепан нежный шелк его кудрей

С тех пор, как мальчика орел восхитил в эмпирей.

Там, в глубине зеленолистой пущи,

Венера с юным пастухом видна:

Она — как куст шиповника цветущий,

Но нет, еще пунцовее она,

Смеясь меж ласк, — под вздохи Салмакиды

Чьи скрыты в миртовой листве ревнивые обиды.

Борей не веет в том краю вовек,

Лесам английским ежегодно мстящий;

Не сыплет белым опереньем снег,

Не рдеет молнии зубец блестящий

В ночи, что серебриста и тиха,

Не потревожит стонущих во сладкой тьме греха.

Герой, летейской влаге не причастный,

Найдет к струям фиалковым пути,

Коль скоро все скитания напрасны,

Собраться с духом можно — и пойти

Испить глоток из глубины бездонной

И подарить толику сна душе своей бессонной.

Но враг природы нашей, Бог Судьбы,

Твердит, что мы — раскаянья и мрака

Ничтожные и поздние рабы.

Бальзам для нас — в толченых зернах мака,

Где сочетает темная струя

Любовь и преступление в единстве бытия.

Мы в страсти были чересчур упрямы,

Усталость угасила наш экстаз,

В усталости мы воздвигали храмы,

В усталости молились каждый час,

Но нам внимать — у Неба нет причины.

Миг ослепительной любви, но следом — час кончины.

Увы! Харонова ладья, спеша,

Не подплывает к пристани безлюдной,

Оболом не расплатится душа

За переправу в мир нагой и скудный,

Бесплодна жертва, ни к чему обет,

Могильный запечатан склеп, надежды больше нет.

А мы — частицами эфира станем,

Мы устремимся в синеву небес,

Мы встретимся в луче рассвета раннем,

В крови проснувшихся весной древес,

Наш родич — зверь, средь вереска бродящий;

Одним дыханьем полон мир — живой и преходящий.

Пульсирует Земля, в себе неся

Перемеженье систол и диастол,

Рождение и смерть и всех и вся

Вал Бытия всеобщего сграбастал,

Едины птицы, камни и холмы,

Тот, на кого охотимся, и тот, чья жертва — мы.

От клетки к человеческой средине

Мы движемся взрослеющей чредой;

Богоподобны мы, но только ныне,

А прежде были разве что рудой —

Не знающей ни гордости, ни горя,

Дрожащей протоплазмою в студеных недрах моря.

Златой огонь, владыка наших тел,

Нарциссам разверзающий бутоны,

И свет лилей, что серебристо-бел,

Хотят сойтись, преодолев препоны;

Земле подарит силу наша страсть,

Над царствами природы смерть утрачивает власть.

Подростка первый поцелуй, впервые

Расцветший гиацинт среди долин;

Мужчины страсть последняя, живые

Последние цветы взносящий крин,

Боящийся своей же стрелки алой,

И стыд в глазах у жениха — все это отсвет малый

Той тайны, что в тебе, земля, живет.

Для свадьбы — не один жених наряжен.

У лютиков, встречающих восход,

Миг разрешенья страсти столь же важен,

Как и для нас, когда в лесу, вдвоем,

Вбираем жизни полноту и вешний воздух пьем.

А час придет, нас погребут под тиссом;

Но ты воскреснешь, как шиповный куст,

Иль белым возродишься ты нарциссом,

И, вверясь ветру, возжелаешь уст

Его коснуться, — по привычке старой

Наш затрепещет прах, и вновь влюбленной станем парой.