Вечные всадники - [40]
Лай встревоженных собак не умолкал, споря с шумом мотоциклов; слышались отрывистые, лающие звуки чужой речи.
Солтан выскочил со двора и пошел, таясь, за дедом. Старик шел медленно, слегка хромая и опираясь на полированную, с рисунками, палку. Он расстегнул ворот старенького темно-синего кашемирового бешмета, из нагрудного маленького карманчика вытащил серебряные часы, посмотрел на время. Темной летней войлочной шляпой отер лицо и шею. «Волнуется так, что даже вспотел, – подумал Солтан. – Куда он держит путь и что надумал предпринять с косяком?»
Дед не завернул в свой двор, а продолжал идти по направлению к заводу, где заперты в денниках кони. Солтан в душе ругал Тугана за то, что тот привел свой косяк прямо в руки врагу. Ругал и тут же оправдывал его: мог ли Туган не вернуться в Аламат, если он не хочет жить без своего завода, без своего Солтана?
Когда дед пришел на завод, у загона стояло человек десять фашистов с разинутыми ртами: они любовались Туганом, выпущенным из конюшни. Некоторые из них рассматривали его даже в бинокль. Они не заметили, как сюда подошел дед, а вслед за ним и Солтан.
Дед Даулет, заметив мальчика, нахмурил белые лохматые брови и шепотом приказал ему, чтобы он убирался домой.
Солтан не подчинился. Он хотел сам понять, что говорят немцы о Тугане и что собираются с ним делать.
Один из немцев, длинноносый, словно горец, и конопатый, обернулся к старику и на ломаном русском языке сказал:
– Конь отшень карош, конь есть кукла!
– Ми пастух, дай, ми пасем конь, -сказал Даулет, показывая на себя и Солтана.
Фашисты загалдели по-своему. В это время к ним подбежали двое аламатцев и заискивающе стали заглядывать им в глаза. Один – Солтан сразу узнал его – это Дугу, о котором говорили, что он дезертировал с фронта, а второй – Салимгерий, по прозвищу «Сушеный бараний бок». Этот, конечно, рад немцам, как и Дугу. Он когда-то, как помнят старики, владел несколькими домами в Кисловодске. Наживался, сдавая их внаем. Их у него отобрали.
Сушеный бок старался что-то объяснить немцам, потом забежал за угол конторы и выволок оттуда за руку молодую учительницу, подтолкнул ее к немцам. Та, бледная от гнева и страха, стала перед пришельцами и большими детскими глазами смотрела на них не мигая. Это был единственный человек в ауле, кто говорил на немецком языке. Сама она была родом из древнего аула Хурзук, а вуз кончала в Москве, вспомнил Солтан то, что знал по рассказам старшеклассников.
– Сучья дочь, переведи нашим благодетелям все, что я скажу! – суетливо приказал ей Сушеный бараний бок, ребра которого, казалось, можно пересчитать через его желтоватый бешмет, который висел на нем, как на пугале; аламатские острословы говорили, что бока ему высушила его собственная желчь. – Переведи, что весь наш аул ждал их с нетерпением. Еще переведи, что весь наш аул готов угодить им, что и стар, и млад рады служить этим дорогим гостям Запоминай, сучья дочь, и скажи им: если они, наши хозяева, доверят мне быть старшиной, то я поставлю перед ними на колени весь Аламат! Запомнила? Переводи!
Солтан с учащенным сердцебиением слушал все это и ждал, что же скажет молоденькая учительница. Она оглядела всех поочередно, ее черные глаза испуганно скользнули по немцам, и взгляд остановился на Солтане.
Сушеный бок зло подтолкнул девушку:
– Что, язык отнялся? Когда ты морочила головы детям, вбивая им советскую политику, то была говорливая! Да я повешу тебя собственными руками. Не молчи!
– Хорошо, я скажу! – произнесла девушка. Эта козлиная борода, – она показала на Салимгерия, решил поставить пред вами на колени аул Аламат, чтобы самому остаться на ногах. Он говорит, что аул вас ждал с нетерпением…
– А фрау тоже считает, что аул ждал нас с нетерпением? – спросил старший по чину фриц, перебив девушку.
Девушка ответила:
– Да, я знаю, что аул ждал вас. Война! Но ждал аул вас без радости. Разве вы не видите сами? А эти не в счет, – показала на двоих предателей. Молчит аул. И говорить с вами не захочет.
Немцы загалдели. Сушеный бок забеспокоился, заметив перемену выражений лиц своих хозяев… Он поднял костлявую руку на девушку. Она отпрянула.
Солтан, сам не свой от гнева, подскочил и схватил руку Сушеного бока. Дед Даулет не успел остановить юношу, который, стиснув руку предателя, говорил:
– Бросаться на женщину? Где ты это видел, если называешься горцем?
– Он уже не называется им, сынок, отстань от него! – приказал дед Даулет и оттянул Солтана в сторону.
Фашисты, посмеиваясь, ждали, чем же кончится такой неравный поединок. А когда он закончился, старший из них велел красному, как перец, Сушеному боку привести к вечеру в порядок директорский дом для комендатуры, отобрать у населения кур и индюков на обед фрицам.
Все это он заставил учительницу перевести и сказал ей:
– С сегодняшнего дня ты будешь переводчицей. Только не вздумай врать…
Сушеному боку не понравилось, что она сразу заняла такой пост, но ничего не поделаешь: без переводчика он и сам не сможет обойтись. Надо хитростью и лаской привлечь эту девку на свою сторону. Без нее он не сможет объяснить фрицам, что мечтает вернуть себе свои дома в городе!
