Вечные всадники - [32]
– Так вот, дорогие люди, – продолжал Мазан, – в такой важный для Солтана день, конечно, надо говорить именно о коне, а не о какой-то там профилактике, о которой что-то непонятное говорил нам здесь тамада. Я думаю, что конь для Солтана – это…
Кто-то смущенно рассмеялся. Абдул закашлял. Солтан залился краской и с тревогой смотрел на мать. А Мазан совсем разошелся:
– Выезд наших ребят на ипподром надо всегда отмечать вот так, как сегодня: ведь это большой день в жизни человека— он едет за славой. Но завоеванная им слава будет принадлежать не только ему, а нам всем, всему аулу. Люди будут говорить: «Вы знаете, что знаменитый наездник Солтан Абдулович Лепшоков – выходец из аула Аламат? А его знаменитый конь Туган родом с конезавода имени Буденного, и сам Буденный подарил этому парню саблю!» Я бы зарезал не барашка, а быка для такого тоя!
– О чем это он говорит, люди? – воскликнула Марзий и начала искать глазами пригнувшегося мужа
– И правда, – подхватил кузнец Идрис, чего ты завел здесь о конях, если парень едет на учебу? Если не умеешь ничего говорить к месту, то рассказал бы лучше о стульях, на которых нельзя сидеть!
Солтану стало вдруг нестерпимо стыдно перед матерью и жалко отца. Он вскочил с места и звонко сказал:
– Дядя Мазан прав, дядя Идрис! Я еду не на учебу, а на ипподром вместе с Туганом, чтобы стать наездником, участвовать в состязаниях. Разве учиться на жокея хуже, чем на доктора? Мать не захочет мешать мне!
– Правильно, хлопец, правильно! раздались дружные голоса, и остановившееся было пиршество снова пошло весело, дружно.
Марзий встала из-за стола и юркнула и дом, чтобы наплакаться вдоволь. Сконфуженный Абдул стал незаметно пробираться за ней, чтобы покаяться и утешить ее.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
О коне Тугане и о наезднике Солтане к осени 1940 года заговорила вся округа. Можно было услышать даже такое: «Этот наездник на таком коне может перепрыгнуть через Эльбрус. Пока аул Аламат ляжет спать вечером и проснется утром, конь Туган и наездник Солтан успеют объехать шар земной!»
Кто-то пытался доказать, что у Тугана есть крылья, потому-то он быстр, как птица. Другие уверяли, что слышали своими ушами, как Солтан разговаривал с Туганом на каком-то лошадином языке, и что поэтому Туган так хорошо понимает своего наездника, хотя Солтан своему другу говорил одну-единственную фразу: «Будь мужчиной, мальчик!» Солтану при этом казалось, что будто Туган отвечал ему: «Ты тоже будь мужчиной, мальчик!»
Ни один из них двоих нигде не робел и ничего не боялся. По малейшему движению, по каждому взгляду они понимали теперь друг друга.
После обучения с мая по сентябрь Солтан и Туган должны были участвовать в рядовых соревнованиях. На ипподром приехал в этот памятный день чуть не весь Аламат: шутка ли, такое событие! Приехали и старики, и молодые, приехали бывалые работники; завода во главе с директором. Конечно, приехал Абдул, но мать Солтана осталась дома в слезах, а на приглашение мужа ответила с горечью и упреком:
– Не могу же я смотреть, как под копытами коней будет погибать мой второй сын!
Расстроенный Абдул сердито плюнул в сторону и быстро выбежал из дома, чтобы догнать отъезжающих. Марзий выскочила вслед и смотрела на пылившую дорогу.
Ей виделось, как со стороны Пятигорска везут по этой дороге окровавленное тело ее единственного сына – ведь и с первым было так. И ведут в поводу белого Тугана, который лишился своего наездника….
Но на дороге показалась лишь громко мычавшая красная корова, бредущая впереди стада. Долго стояла Марзий у ворот, глядя вдаль…
А в это время на трибунах ипподрома яблоку негде было упасть от наплыва людей. У каждого терпение на пределе: «Какой конь возьмет? Скорей бы начинали!»
В программе скачек были указаны имена десяти лошадей-двухлеток, их номера.
Вот кони торжественно выходят на дорожку, идут по ней шагом, а назад, к линии старта, возвращаются легким разминочным галопом-кентером. Стали на старте, выровнялись голова к голове. Жокеи ждут звонка.
Туган выделяется среди своих собратьев и мастью, и статью. Он чувствует торжественность момента. Ноздри раздуты, уши торчком, глаза горят нетерпением. Солтану кажется, что мышцы коня натянуты как струны; он похлопывает Тугана по шее, успокаивает, а сердце у самого колотится так громко, что слышит, наверное, весь ипподром.
На мгновение Солтан вспомнил тот давний старт у околицы Аламата, когда он делал свой «заезд» на Сером, на ишаке, и опозорился. Сегодня он не опозорится. Взять себя в руки!
– Будь мужчиной, Туган! – шепнул он и погладил коня.
Звонок! Приготовиться!
Стартер взмахнул флагом.
Кони, как пушинки, полетели вперед, чтобы взять дистанцию в тысячу двести метров.
Трибуны загудели, зашевелились. Аламатцы, как и другие зрители, повскакивали с мест, устремив взгляд на дорожку ипподрома.
Абдул, бледный и беспокойный, то вскакивал, то садился и прикрывал на миг лицо руками, то опять вскакивал, готовый побежать вслед за сыном, но успокаивал себя и зачем-то еще больше затягивал свой и без того затянутый серебряный пояс.
– Ничего, Абдул, немного терпения, – взволнованно сказал директор завода, положив руку на его плечо, а сам не находил себе места.
