Вечные времена - [3]

— Спас! — позвала бабка Неделя. — А мне девяносто шесть стукнуло. Погляди, какие у меня ноги! Погляди!

Спас наклонился и взглянул на ее черные ноги с лиловыми буграми суставов, с темными вздутиями вен, наполненных кровью.

— Видишь, какие они?

— Вижу.

— Еще хожу, — промолвила бабка Неделя. — Подошвы совсем стерлись, но еще хожу. И зубы стерлись.

Она не предложила ему посмотреть на ее зубы. Сжала рот, затем снова разжала.

— У меня восемь зубов, — сказала она.

Спас в этом не сомневался. Улыбнулся, словно перед ним был ребенок, хвастающийся, что у него выросло восемь зубов. Он тоже опустился на траву, и могилы вдруг показались ему живыми людьми, прилегшими отдохнуть во время жатвы в тенечке, закутавшимися в домотканые шерстяные одеяла, чтоб не простыть.

— А чем ты собираешься теперь заняться? — спросила бабка Неделя.

— Ничем. Я еще не думал об этом.

— А сыновья?

— При чем тут сыновья? Они живут в городе, у них есть жены и дети. У них своя жизнь.

— Ты не поедешь к ним?

— Нет, останусь здесь. Ишак мой жив?

Она засмеялась:

— Жив! Он такой же крепкий, как ты. Дед Иван взял его. Твой ишак возит мешки с зерном на мельницу: нам дают по двести сорок килограммов зерна, вот мы и мелим. Возьмешь его обратно, дед Иван отдаст. Но не будешь брать с нас дорого, слышь?

— Не буду.

— Не буду, не буду — знаю я тебя, опять станешь брать по два лева!

— Не стану!

— Увидим, — сказала бабка Неделя. — Слушай, Спас, ты больше не подавай голос. Сиди себе тихо-мирно, помалкивай, незачем тебе вылезать.

— Незачем, — повторил он.

— Помалкивай, говорю! — вновь посоветовала она.

Спас промолчал. Он уже привык молчать, не выдавать своих чувств и мыслей. Он смотрел на ноги бабки Недели и на руку, которая их потирала. Она была похожа на ноги, и сама бабка была похожа на ноги, но глаза у нее были зеленые и веселые.

— Знаю я тебя! — снова сказала бабка Неделя, потирая черную лодыжку. — С тех пор, как ты был крохой. И жизнь твою знаю, и родителей твоих, и сыновей. Ты лучше молчи, хоть и кровь твоя кипит. Нож еще носишь с собой?

Он сделал движение, словно хотел вытащить из-за пояса нож, но ножа не было.

— Буду носить, — произнес Спас, и глаза у него потемнели. — Как вернусь с кладбища, сразу возьму. Я спрятал его в нише ограды. Очищу от ржавчины и буду носить.

— Станешь носить, а тебя снова туда пошлют.

— Пусть посылают! Я сорок лет носил этот нож, его носил еще мой дед, когда переправлялся через Дунай. Ежели он им мешает, пусть посылают! Я человека им не убивал, только колол поросят и баранов, ты это хорошо знаешь.

— Знаю! — промолвила бабка Неделя. — Никто не может заколоть поросенка или барана лучше, чем ты и твой двоюродный брат Дачо. И все же выброси ты этот нож, а то опять навлечешь на себя беду!

Спас увидел перед собой длинную белую дамбу, мутные воды реки и огромных комаров, беспорядочно вьющихся в темноте с пронзительным звоном. Он махнул рукой, прогоняя комаров и дамбу, но они не исчезли. Под дамбой тянулись ряды могил с одинаковыми крестами и одинаково написанными на них именами. Голуби вспорхнули с ветки, и только тогда дамба пропала. Остались лишь могилы. Тень от черного кипариса переместилась, и солнце освещало юбку бабки Недели.

Спас поднялся.

— Уходишь? — спросила, не шевельнувшись, бабка Неделя.

— Ухожу.

Он подумал о черной войлочной шапке отца: ее нужно обязательно найти. Если ее нет на гвозде под лестницей, он будет искать в хлеву, в амбаре, на пыльных чердаках, где пол покрыт сухими кукурузными зернами и мышиным пометом, — будет искать, пока не найдет. Некуда ей деться, этой шапке, пропитавшейся соленым потом и запахом, знакомым Спасу с самого рождения.

— И молчи, слышь? — сказала бабка Неделя.

— Буду молчать, — отозвался он кратко: ему уже надоело. — Чего мне болтать?

— Возьми ишака и молчи. Дед Иван вернет тебе его, но, гляди, дорого с нас не бери!

— Не буду, — пообещал Спас.

Он двинулся по заросшей травой дорожке к покосившимся деревянным воротам, изъеденным древоточцем. Они были распахнуты настежь. Он вышел и остановился, глядя на село, открывшееся за оврагом. Потом ноги в тяжелых грубых ботинках медленно повели его туда.

СВАДЬБА

Ишак не знал, что в селе свадьба, но шел именно туда. Привязали его к колу во дворе и забыли о нем. Люди вошли в дом — все старые да пожилые — и расселись за столом. Когда ишака зовут на свадьбу, он не знает, кто женится. Поэтому Марко и не знал, что женятся шестидесятилетний Недьо, кооперативный плотник, и пятидесятипятилетняя Зорка. У обоих были сыновья и дочери, которые жили в городе, — все женатые и замужние, были у них и внуки, но они решили пожениться, потому что рано овдовели и не хотели и дальше жить в одиночестве. Они были хорошими соседями, дворы их были смежными и ворота рядом, и после свадьбы Недьо решил разрушить ограду, разделявшую их дворы, тоща у них были бы два дома и большой двор с двумя воротами. Каждому были настолько хорошо знакомы двор и дом другого, что им вовсе не казалось странным объединить все вместе. Они написали своим детям письма, в которых сообщали о своей женитьбе, и получили ответы, полные проклятий и угроз. Как им не стыдно вести себя так на старости лет! А ишаку не было ничего известно ни о постыдном поведении жениха и невесты, ни о письмах — он знал только то, что его привели на свадьбу, и удивлялся: почему его привязали во дворе смотреть, как падают снежинки?