Вечные времена - [10]

— Можешь! — успокоил его Лесник и тоже встал. К нему подбежали куры, глядя на него красными, словно от недосыпания, недоверчивыми глазами. — Ступай, Босьо, слушать птичку, а я пойду покопаюсь в огороде. Поговори и с другими, может, они надоумят тебя насчет слова.

— Поговорю, — грустно пообещал Босьо. — Я торопился к тебе, чтобы сказать то слово, я знал его, но сейчас вижу, что это было другое слово. То слово было для меня, а не для тебя. Я должен найти такое слово, которое будет для всех.

— Найдешь! — произнес Лесник и направился в огород, сопровождаемый курами с недоверчивыми глазами. «С каких пор я ищу это слово и не могу найти, — подумал он, — где уж тебе!»

ИСТИНА

Лесник вернулся домой, когда уже стемнело. За фруктовыми деревьями тихо, как послушная жена, ждал его дом. В нижней комнате горел свет. Он прошел по выложенной плитками дорожке ко входу — уставший, заросший щетиной, с привкусом горечи во рту. Ноги горели и гудели. Сев на порог, снял тяжелые ботинки с подковками, покрытые пылью. Потом взял таз, налил в него ведро воды из колодца и погрузил в нее ноги. От холодной воды они словно еще больше отяжелели, вся усталость скопилась в них, но немного погодя стала проходить, растворяться, сменяясь ощущением блаженства. Он закрыл глаза, и тут же перед ним возникла картина недавнего заседания, он услышал голоса выступавших, скрип карандаша в руке ведущего протокол, кашель Жоро и пыхтенье вечно недовольного председателя, любившего задавать вопросы, не дожидаясь на них ответа.

— Не спи! — сказал ему председатель. — Партийному секретарю не положено спать, ты должен выразить свое мнение по обсуждаемому вопросу.

— Я не сплю, — вздрогнул Лесник, — но если бы ты глаз не сомкнул двое суток, то и ты бы заснул, да так, что не проснулся. Я целый день мотался по полям.

— Я тоже мотался, — парировал председатель, — уж не думаешь ли ты, что я прохлаждался в тенечке? Все мы по целым дням мотаемся, но ты не спи, нам надо обсудить еще тринадцать пунктов повестки дня!

Обсудив последний пункт с обычными спорами, они вышли, выпустив наружу клубы табачного дыма. Затем Лесник вернулся домой, опустил ноги в таз с холодной водой да так и заснул, сидя на пороге.

Проснулся он от ощущения глухой тоски. Она пришла к нему во сне и так сдавила грудь, что стало трудно дышать. Он не мог понять, почему ему так тяжело, так тоскливо, лишь вздохнул. Вынув из таза ноги, ставшие легкими и быстрыми, он пошлепал внутрь дома. На еще теплом цементе остались мокрые следы.

Войдя в нижнюю комнату, он сперва увидел лекарства, выстроившиеся на полочке. Жена его спала. Ее лицо на высокой голубой подушке было спокойно. Электрическая лампочка светила прямо в него, но ему это было словно бы безразлично. Лесник тихо подошел к постели и взял руку жены. Ему захотелось ее погладить. Но тут же удивился, почему она такая холодная. Внезапная мысль пронзила его насквозь, одним махом разрубила ледяным ножом сверху донизу, и он остался стоять с тяжелой холодной рукой в своей руке, разрубленный пополам, но живой.

— Мария! — позвали его губы откуда-то издалека.

Она не отозвалась. Лицо спало. Лесник схватил обеими руками голубую подушку, приподнял ее и потряс.

Потом отпустил. Лицо упало вместе с подушкой, повернутое к нему. Фиолетовые губы были слегка раздвинуты, и виднелась белая полоска зубов; Лесник не мог отвести глаз от этой таинственной и нежной белизны, совсем живой в застывшем немом рту.

Необъяснимая глухая тоска отпустила, осталась жестокая реальность — живой Лесник наедине с мертвой женой. Осталась смерть — в остывающем теле, в тяжелых белых руках, в спокойном, странно сосредоточенном лице с обострившимися чертами. Лесник медленно поднялся и погасил свет, чтобы не смотреть на них. Белая полоска зубов исчезла в темноте.

И тут к Леснику вернулась вся его жизнь — обрывками воспоминаний о разных годах и разных временах года: женитьба, рождение детей, погони в ночной тьме, перестрелки в овраге, широко раскрытые глаза Марии, вобравшие в себя весь ужас перед лицом подстерегающей его отовсюду смерти, его кровь на кусте бузины, гнилой запах болота, дурманящий аромат цветущей ромашки. Лесник помчался босоногим мальчонкой к Верхним выселкам с камнями за пазухой, с дикой ненавистью в душе — дзинь! — стекло в окне корчмы вдребезги, а спустя секунду чья-то потная волосатая рука хватает его за ухо и поднимает в воздух. Камни еще за пазухой, они тянут к земле, и мальчонка падает на нее, ударяется о нее лицом… Картины его жизни неслись галопом по темной комнате и исчезали. В постели лежала его мертвая жена, а он стоял перед ней — босой и беспомощный.

Однажды он ее ударил. Она упала, как труп, и только когда заплакала тонким голоском, он понял, что она жива и что все в порядке. Повернувшись, он ушел, неся в себе чувство вины и стыда. Возвратившись домой вечером, набросился на нее и бурно обладал ею, насильно вытащив из-под одеяла. Спустя годы после этого случая, когда полиция повсюду его искала и полицейские избивали ее во дворе, он проскользнул темной ночью через все засады и долго плакал, положив голову ей на колени. Тот удар оставил в его сердце кровоточащую, незаживающую рану.