Вечность номер пять - [4]

Бог.

18 «Однажды какая под дубом»

Однажды, какая под дубом,

в старинном парке

не добежав в авто до Дома[1]

на речке «Карповке»

я вдруг взглянул натужась вверх

в весенний воздух

передо мной стоял, во-первых,

дуб с глазом-мозгом

а по краям его в охапку

ресницы-розги,

под очень странными углами

висело небо,

а во вторых рядах, за дубом

Бугру с колхоза

за корешок в тепле давала

цель жизни Роза,

склонив пожухлую головку,

в «пальто» — занозы.

Я очень классно удивился

как-будто Бродский

и покраснев потупил взгляд

на лужу плоскую

она даря траву-мочало

ледком подернувшись

как много лет тому назад,

молчала…

— «Мама»!..И я заплакал…

Мозг заворчал:

«Блок

тут же

какал.»

19 «Предчувствие сенсации» (исповедь папарацы)

Залив, ряды рыбацких сетей. Темнеет. Банька.

Да в соснах ветер. Фосфоритически луна

об днища лодок, что перевернуты, конечно, в воду

эфира неба, глядит, глядит — желток на беже

блеснет вдруг молния стеблем, в излом, коленом

переходя в бутоны астры на верху неба, и освещая

дорожку к Раю от стекла, в хрустальной вазе

да криво плачущую иву у самой глади, и облачкА

они уложены зефиром, в прямоугольнейшей коробке

Бог вдалеке, на горизонте, сидит на пробке

бутылки с Джином, упавшей с Огненной земли

на бок гольфстрима, в пучки завязанные сны

в верхушках сосен, да волны (их в воду бросили)

плывут к дощатому причалу, спадают хлюпнув

мотая в стояки у дна мочало — морскую брюкву

в песке, у илистой полянки лежит колечко

У баньки пес сторожевой, в овечьей шкуре

Бог с посохом, бежит на встречу, кудахчут куре

далiко… Сейчас что-то будет.

20 «Прощанье, на шару»

Догорает в камине компьютер-тетрадь

и змеиный язык распускает огонь

обжигая бересту до в стиле «ампир»

статуэтки «Венера на Клоне».

Затекает пластмасса цевьем в сапоги

застывая броней ахилесовых пят

На камине бакс стелет дорогу часам

и обратно бежит циферблат.

Ты забудь меня Русь у камина в степи

пепелище, труба — мой языческий Бог

Образ Тени колышет пусть в пятом углу

и плющем по земле люд-горох….

Ты прости меня, Родина, — еб твою Мать!

Мать — Надежду в рот маковых Роз

положить не забудь на могилку мою,

на отныне и там говна воз.

Истлевает от жара гробов моих рать

шевелясь паутинами крыл

из трубы, на шару, поднимаюсь студясь

на гору, что себе я сам вырыл…

21 «Поэтам в Рио визу не дают»

Великой тайной жизни окружОн

я, следуя за тенью древних стен

по кругу, чуть касаясь их плечом

по колее от дышащих машин

сбиваясь на трусцу когда темно

становится — то солнце за крестом

взлетая над травою на вершок

когда стучится в спину мой мешок.

Бегу за очертанием своим

столь юным, столь беспечным, молодым

Встал. Выпил из горла портвейну «Херес»!

Кричу: «Свободу Анжеле Дэвис!»

И тени разбежались по святым!

И стены отвалили мне кирпич!

Я кинулся в фонарь на Брайтон Бич

Из Питера! В аптеку! Скипидару!

Я жизни предпочел смертельный шик

пробежки вдоль наклоненной стены

по кОлее от Дела до Молвы.

Составь мне Ведьма в рио-рито пару.

22 «Цветочек в вазочке…»

Цветочек в вазочке, на блюде устрицы,

вид на Гороховую в о'кна, в «Обусе»

юбчонку мини и меня в носках до икр

да, было видно всем: расцветка «тигр»…

По тротуару человечек в шляпе с тросточкой

Ну елы — Чаплин Ч., глядит на завитОк за мочкой

твоей,

он в центре лужи замер, поднял

фалды польто

а за его спиной, на тросе дО неба,

ничей,

качает ночью мая маятник Фуко. «Клико!»,

ты цокнув, пальчиком об пальчик.

Хохо! Хохо

чем не

«Огни Большого Города Санкт-Петербурга»?!

…Все так и было, господа, был «первомая рОддом».

Весна и очень.

И симпатичный ресторанчик. Напились в осень,

среди веков,

сидели двое под столом, на маятнике

«фУков».

Он помогал дышать, держал коленки

в рУках. Кричал «аборт, аборт!»

Потом по лужам бежевым бежали. Она:

«Апорт, апорт…!». И город был

как-будто корт…

23 «Пиковая драма»

Два по двести и занюхать рукавом

встать и крикнуть — «бляди, суки, я живой!»

и со сломанным высоким каблуком

танцевать цыганку танго, под мелодь

и на щипанные пялиться две (?) брови.

Питер. Сорок первый. Лето. Подиум.

Два по двести — на спидометрах, Бог ловит

между «лево-право стереодорогой»

широко расставив, бритых, обе, ноги

Получая крышей мессера по яйцам….

Х*й, два нимба, распальцованные пальцы,

Утро, сводка «Происшествия». Похмелье…

Два по двести и занюхать руко-перьями

встать и крикнуть — «бляди, суки, я Онегин!»

И «Татьяна» стала б девой молодой

И петлею в бесконечность б юный Невский….

— Этот сон ты видел-видел, марш б… домой!

Питер. Выстрел. Сорок первый. Достоевский

в амбразуре, с замурованными пальцами!

Клон помилован, распята жизнь на фрески:

две по двести, шик, корона, клоун «Гальцев»

«Три трамвая на привале». «Шыпр». Лески

от моста до глади водной, проводами, под углами…

а на дне лежит Распутин!

А на небе — раз, «Путин»! Два — «Путин»! Три — «Путин!»

Это звезды!

Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!

Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!

Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!

Питер. Тройка. Туз. СемЕн, к Пиковой Даме!

…

24 «Орел и кобра»

О плаху воздух ласкает руки

и солнце точит острие топора

и кандалами вдали постукивает

она.

О куст терновый цепляет платье

и с нитью ворон летит в гнездо

уж под сандалью, на ее счастье, познАл

седло.

Упала в куст и лежит заплакав

сорвался камень с тропинки вниз