На поминках друзья покойного сидели всю ночь, опустошая водочные запасы, а под утро захотели добавить. Набились в авто, которое помчалось с большой скоростью в магазин, но на повороте врезалось в дерево.
Так ещё шестеро отправились к праотцам.
Вскладчину дешевле — и родственники погибших устроили коллективные похороны. За длинным столом собралось больше сотни, в шесть стаканов под срезкой чёрного хлеба налили водку. Но она оказалась «левой», и двое тут же отравились. Стали выяснять, кто принёс. В результате вспыхнула драка — бутылки против табуреток, вилки против ножей. Вызвали милицию, но столкновение с ней переросло в массовые беспорядки с десятками жертв.
Через неделю, когда стянули войска, винные погреба в городе оказались опустошёнными, а кладбище, наоборот, переполненным, так что пришлось открывать новое.
Иван Мутаперл. «Русские были» (2005)
Обедали тут же, на стройке, расстелив газету, спрятавшись от июльской жары под нависшей плитой.
— Слышь, бригадир, — жевал бутерброд жилистый крановщик. — В этом месяце премия не помешала бы…
— А за что?
— За ударный труд.
— Конечно, — поддержал басом седоусый монтажник с котлетой на вилке. — У тебя же четвёртого жена носит. За такой ударный труд медаль положена!
Расхохотались, тряся стаканами с квасом.
— Ой, ой! — передразнил крановщик. — О вас же, черти, пекусь. Вон, и студенту деньги не будут лишними.
Студент промолчал.
— Нет, он сознательный, комсомолец, забесплатно вкалывает.
— У него трудовой семестр!
— Ну, чего к парню пристали? — вступился бригадир. — Передайте-ка соль.
— Мы же любя. Правда, студент? И не жалко с нами каникулы гробить?
— Да матери помочь надо. Одна в деревне. А себе я пару недель оставил — отгуляю.
Он говорил механически, из уважения к старшим. А думал о девушке, с которой познакомился в клубе на танцах, и решал, на какое кино её пригласить.
Бригадир достал папиросы:
— Угощайтесь.
— А у меня самосад, — в свою очередь открыл табакерку седоусый. — Давай сравним.
Поплыл дымок.
— Слышь, бригадир, — замялся крановщик. — Про премию-то я так, не подумай…
— А я думаю. Премию не обещаю, а на крестины скинемся.
Замолчали, лениво раскинув ноги, передвинулись в тень.
— Студент, а студент? — вдруг пробасил монтажник, так что все вздрогнули.
— Ну, чего?
— А ты на кого учишься?
— На строителя.
— Ого! Вернёшься, значит, начальником?
— А ты как думал, — оживился крановщик. — Ты с ним поосторожнее.
— А мне — что начальник, что нет, задеру штаны, да выпорю.
— Да ты хоть одного выпорол?
— Будет первым.
Забираясь под плиту, солнце выгоняло тень, обдавало полуденным зноем. Бригадир поднялся.
— Ладно, кончай балагурить, пора работать.
— Слышь, а студента-то, похоже, сморило! Толкнуть?
— Бог с ним, пускай покемарит, крепче вырастет.
Поплевав на окурки, встали, завернув объедки в газету с портретом вождя и статьёй о врагах народа в партийном руководстве.
Емельян Клёц. «Эпоха как вещь в себе» (1998)
…с возрастом постигаешь будущее, перебирая прошлое; с годами шагаешь по жизни спиной вперёд — глядя назад. Старшим в своём окружении делаешься незаметно, когда начинаешь жить по инерции, и тебе больше не требуется оправдания своему существованию. Вместо чувств вырабатываются рефлексы, вместо разума — привычка, которую с ложным пафосом зовут опытом. И самые простые вещи — выпить вина или переспать с женщиной — превращаются в проблемы. Недаром говорят, что малая нужда для старика, как оргазм. (То же относится и к старухам, ведь годы стирают пол.)
В детстве сорокалетние кажутся стариками. Но и в сорок представление не меняется, невозможно причислить себя к ровесникам, когда речь заходит о сверстнике, думаешь о нём, как о пожилом.
А это значит, что, дожив до старости, никто не чувствует себя стариком…
барон д’Эспине. «Новейший Цицерон» (1855)
Я не понял, как родился. Не помню, зачем пошёл в школу. Не успел оглянуться, как закончил институт. Не знаю, почему женился. О ребёнке меня, правда, предупредили. Но задним числом. Я учу других, надеясь, что пойму сам. Я не знаю, что ничего не знаю. И не хочу знать! Работаю я неизвестно на кого. И неизвестно зачем. В гости хожу незнамо к кому, и ко мне приходит незнамо кто.
Заболеваю я всегда неожиданно. И, вероятно, не почувствую, как умру.
Анастас Курилко. «Меня не спросили» (1959)
К её строительству привлекают всех. Тех, кто посмышлёнее, после обучения берут инженерами, остальных — рабочими. Целыми днями на стройке кипит работа: стучат топоры и визжат пилы, а, когда дорога вгрызается в скалы, раздаются глухие взрывы.
Мы движемся со скоростью трёх метров в день. Пот льёт с нас ручьями, мы стараемся изо всех сил, и всё равно ползём, как черепахи. Строитель за свою жизнь не проходит и сотни километров. А сколько их впереди? Чтобы подхлестнуть нас, начальство иногда объявляет сроки окончания строительства, но, когда наступает этот день, сроки отодвигаются. Новички, едва поступившие к нам, верят, что увидят завершение стройки. Однако с годами их надежды тают, постоянная отсрочка кажется бесконечной, и на место несбывшихся мечтаний заступает усталость.
