Вечная мерзлота - [14]
Голос замолчал. Сосед его тоже молчал, потом спросил осторожно:
– Только ленинградцев? Странно… вы уверены?
– У нас в камере пять человек оттуда прибыли… – говоривший зашептал что-то горячо в самое ухо. – Вы понимаете? Что это значит? Ведь это его выдвиженцы! Кузнецов! А Вознесенский?!
– Что, арестован?
– Нет пока, но вывели из Политбюро и сняли со всех должностей!
– Да, странно…
– Все, кто в нашей камере сидел, воевали. Ордена, блокада, они же оборону организовали и Ленинград не сдали… Очень достойные люди! Вознесенский всю войну председателем Госплана! Говорят, он единственный, кто Самому возражал! Это какие же еще заслуги нужны?
– Усатый[14] всегда был трус… а теперь еще и стареет. Большой беды надо ждать.
– Вот и я думаю… В такой войне победили!
Замолчали. Потом хрипловатый голос заговорил опять.
– Меня сегодня потрясло… Знаете, когда я увидел колонну людей, поднимающихся в гору. Советских людей, понимаете?! И наши солдаты с автоматами… В отступлении под Смоленском я такое же видел – колонна наших солдат шла, их вели фашисты. И тоже собаки кидались на людей. Меня тогда поразило ужасно – Бах, Бетховен, Шиллер… и озверевшие собаки и улыбающиеся немцы! Это чудовищное преступление против великой нации! Великой культуры! Так я думал! А сегодня увидел еще страшнее, – шепот стал совсем тихим. – Сегодня и охрана, и люди в колонне были русские! Собак натравливали на братьев! Это невозможно, такого не может быть!
– Вы меня удивляете, Иван Дмитрич, вас что же, на следствии не отлупили ни разу?
Иван Дмитрич долго молчал, потом заговорил:
– Меня арестовали утром, не ночью, а утром, понимаете?! Мы с женой хорошо выспались, сидели завтракали. Была суббота, вся кухня солнцем залита, мы собирались ехать к ребенку, у нас девочка, Даша, восемь лет, она была в пионерлагере… – мужик говорил все тише, и вдруг задохнулся, захлюпал носом и уткнувшись во что-то, заойкал, давясь слезами, закрылся фуфайкой.
– Не надо так часто вспоминать, Иван Дмитрич, это очень выводит из равновесия. Вы же умный человек, постарайтесь взять себя в руки, не вспоминайте.
– Нет, нет, нет, нет… – сдавленно и отчаянно мычал Иван Дмитриевич. – Не могу! Я абсолютно не виновен! Как можно?! У меня чистейшая совесть! Вы мне верите? Я даже жене ни разу не изменил…
– Это у вас реакция на неволю, первый раз у всех так. Пара месяцев – и пройдет, поверьте старому каторжанину. Наýчитесь жить без времени – ни прошлого, ни настоящего…
– Да что вы говорите, это невозможно, я – человек!
– Когда бы у вас лет пять было, тогда и потерпеть можно, и про домашних думать, а с вашим сроком другая психика нужна, Иван Дмитрич, надежда вас изорвет.
– Я не понимаю, какая же еще психика?
– Звериная, если хотите: сыт, тепло, и слава богу. Как у мышки или суслика…
– Что за богадельня, мужики, давай ночевать! – раздался рядом негромкий голос.
Слева завозились, стали крутиться на другой бок, Горчаков повернулся вместе со всеми, подумал покурить у печки, но не стал – потом не втиснуться.
У него тоже была жена, но он, как тот старый каторжанин, научился о ней не думать. Вот и сейчас она возникла от чужого разговора – как сквозь запотевший бинокль, какие-то неразборчивые контуры. Горчаков не стал его протирать.
Утром вчерашней старухе стало лучше, в щелочках заплывших глаз заблестела жизнь. Она сама поднялась, села в кровати, даже приосанилась. Расспросила Горчакова, давно ли он тут и нет ли каких новостей с воли, рассказала неторопливо, называя каждого, что у нее шестеро внуков. Поела каши с аппетитом, благодарно покачивая головой и улыбаясь Шуре Белозерцеву, подносившему еду, потом легла и, пока Горчаков мерил давление у ее соседки, перестала дышать.
Снова после завтрака у дверей медпункта собрались больные. Горчаков писал освобождения, хотя ясно было, что они мало помогут в эти первые дни, когда нет ни зон, ни жилья, ни рабочих бригад. Работать мужиков все равно выгонят, а уж работать или в кустах отлеживаться – это кто как сумеет.
Вошел особист Иванов. Пахнущий одеколоном, с чистейшим белым подворотничком, застегнутый на все пуговицы и крючки. Постоял, рассматривая брезгливо, как фельдшер срезает заскорузлую от гноя и грязи тряпку на ноге зэка.
– Горчаков, бери своего санитара и ставьте временный лазарет… – Лейтенант прищурился на Белозерцева. – Так, отставить. Зэка Белозерцев, садись у геодезистов, пиши красиво правила внутреннего распорядка! Ты в штабе плакат писал?
– Так точно, гражданин начальник, только я наизусть их не помню… – Белозерцев сделал самое простоватое лицо.
– А хочешь, выучить заставлю?! – Иванов шуток не любил и, кажется, совсем их не понимал. – В трех экземплярах напишешь и отдашь плотникам, пусть в рамочки вставят – два часа тебе на все! Горчаков, идем, место покажу под палатку. Белозерцев, что замер? Ушел уже!
– Гражданин начальник, мне бы плотников… – Горчаков вышел вслед за лейтенантом.
– Плотники, плотники… святой Иосиф был плотник… не подойдет? – улыбка умника скользнула по тонким губам лейтенанта. – Так, господа тунеядцы, плотники есть? – обратился Иванов к заключенным, ожидавшим медпомощи.
Икра и рыба в этих краях — единственный способ заработать на жизнь. Законно это невозможно. И вот, начавшееся случайно, разгорается противостояние людей и власти. Герои романа — жители одного из поселков Дальнего востока России. Охотники, рыбаки, их жены, начальник районной милиции, его возлюбленная, два его заместителя. 20 % отката. Секретарша начальника, буфетчица кафе, москвич-охотник, один непростой бич, спецбригада московского Омона. Нерестовые лососи, звери и птицы лесные. Снега, горы, солнце, остывающие реки и осенняя тайга.Читается роман, как детектив, но это не детектив, конечно… Это роман о воровской тоске русского мужика по воле.
Виктор Ремизов — писатель, лауреат премий «Большая книга» (2021) и «Книга года» (2021) за роман «Вечная мерзлота», финалист премий «Русский Букер» (2014), «Большая книга» (2014). В новую книгу вошли повесть, давшая название всему сборнику, и рассказы. Малая проза Виктора Ремизова уступает его большим романам только в объеме. В повестях и рассказах таятся огромные пространства и время сжато, но не из-за пустоты, а из-за насыщенности. Каждый рассказ — отдельный мир, где привычное для автора внимание к природе и существованию человека в ней вписано в сюжет, — и каждый ставит перед читателем важные вопросы: об отношении к жизни, к тому, что нас окружает, к настоящему и будущему, к тому, что действительно важно и достойно наполнять бытие.
Герои нового романа Виктора Ремизова «Искушение» пытаются преодолеть трудности, знакомые многим жителям страны. Но судьба сталкивает их с людьми и обстоятельствами, которые ставят перед ними большие и сложные вопросы жизни и любви. Банальные ситуации переворачиваются из-за небанальной реакции героев. В итоге – всем приходится пройти проверку сомнением и искушением.Роман вошел в шорт-лист премий «Русский Букер» и «Большая книга» 2016 года, а также в лонг-лист премии «Национальный бестселлер» 2017 года.
Это крепкая мужская проза. Но мужская — не значит непременно жесткая и рациональная. Проза Виктора Ремизова — чистая, мягкая и лиричная, иногда тревожная, иногда трогательная до слез. Действие в его рассказах происходит в заполярной тундре, в охотской тайге, в Москве, на кухне, двадцать лет назад, десять, вчера, сейчас… В них есть мастерство и точность художника и, что ничуть не менее важно, — внимание и любовь к изображаемому. Рассказы Виктора Ремизова можно читать до поздней ночи, а утром просыпаться в светлых чувствах.
Повесть про путешествие в одиночку по реке Лена — неподалеку от Байкала, в октябре, то есть на исходе здешней осени; под снегом, дождем, солнцем; с глухими лесами на берегах, оживляемыми только медведями, оленями, глухарем и другими обитателями; про ночевки, рыбалки, про виски перед сном и про одиночество, погружающее человека в самого себя — «…Иногда хочется согласиться со своим одиночеством. Принять его как правильное развитие жизни, просто набраться мужества и сказать себе: вот и все. Теперь все понятно и дальше надо одному… Может, и потосковать маленько, прощаясь с теми, кто будто бы был с тобой все эти годы, и уже не страшась ничего… с Божьей помощью в спокойную неизвестность одиночества.Это трудно.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.