Вечная мадонна - [52]

«В Аничковом дворце танцевали всякую неделю, в Белой гостиной; не приглашалось более ста персон. Государь занимался в особенности баронессой Крюденер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми. Я была свободна, как птица, и смотрела на все эти проделки, как на театральное представление, не подозревая, что тут развивалось драматическое чувство зависти, ненависти, неудовлетворенной страсти, которая не переступала границ единственно из того, что было сознание в неискренности государя. Он еще тогда так любил свою жену, что пересказывал все разговоры с дамами, которых обнадеживал и словами и взглядами, не всегда прилично красноречивыми.

Однажды в конце бала, когда пара за парой быстро и весело скользили в мазурке, усталые, мы присели в уголке за камином с баронессой Крюденер; она была в белом платье, зеленые листья обвивали ее белокурые локоны; она была блистательно хороша, но невесела. Наискось в дверях стоял царь с Е. М. Бутурлиной, которая беспечной своей веселостью более, чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных белых своих жемчугов; потом, по своей привычке, складывала, протягивая, свои руки, — словом, была в большом смущении. Я сказала мадам Крюденер: вы ужинали вместе с государем, но последние почести сейчас для нее. «Он чудак, — сказала она, — нужно, однако, чем-нибудь кончить все это, но он никогда не дойдет до конца — не хватит мужества, он придает странное значение верности Все эти уловки с нею не приведут ни к какому результату».

Да, сказано было со знанием дела! «Эти уловки» государя с нею, с Амалией, уже не привели «ни к какому результату», но вряд ли ее это огорчало. Любовь императора… ну, она и сама была отпрыском точно такой же любви, побочным отпрыском, поэтому произвести тайно на свет очередного побочного отпрыска — эта перспектива ее не слишком-то привлекала. К тому же Шарлотта, то есть императрица Александра Федоровна, была ее кузиной… У Амалии были не слишком строгие понятия о нравственности, однако какие-то все же были. И вообще, есть мужчины, с которыми лучше поддерживать платонические отношения!

При мысли о платонических отношениях ей невольно вспомнились письма Тютчева, которые ей показал князь Иван Гагарин, недавно получивший эти послания из Мюнхена. В первом были такие строки: «Мне до смерти хочется ей написать, госпоже Амалии, само собою разумеется, но препятствует тому глупая причина. Я просил ее об одном одолжении, и теперь мое письмо могло бы показаться попыткой о нем напомнить».

— О чем же это он вас просил? — полюбопытствовал князь Иван с намеком на кокетство.

— Передать стихи в «Современник», — не моргнув глазом, соврала Амалия.

О нет, речь шла не о стихах! Они уже были опубликованы, и Тютчев великолепно знал об этом. Просьба же его состояла всего лишь в том, чтобы Амалия порою, хоть изредка, вспоминала Теодора.

В другом письме, которое показал ей Гагарин, об этом говорилось уже без околичностей:

«Скажите ей, чтоб она меня не забывала, мою особу, разумеется, одну мою особу, все остальное она может забыть; скажите ей, что, если она меня забудет, ее постигнет несчастье: выступит морщинка на лбу или на щеке, или появится прядка седых волос, ибо это было бы отступничеством по отношению к воспоминаниям о ее молодости. Боже мой, зачем ее превратили в созвездие! Она была так хороша на этой земле!»

Превратили в созвездие, скажите на милость! Видимо, до него дошли слухи, что государь увлечен баронессой Крюденер сверх всякой меры. Ну и что?! И эти смешные угрозы морщинка-де выступит, прядка седых волос. Она-то верна воспоминаниям об их первой взаимной любви! Она не полюбила мужа, она не полюбила государя, ей безразличен граф Владимир Адлерберг так же, как и Александр Христофорович Бенкендорф, а между тем оба этих всесильных вельможи оспаривают друг у друга ее любовь, ее благосклонность. Но она только играет с ними, шутит, кокетничает. У нее и в мыслях не было ничего иного, хотя… хотя, наверное, ее оборона будет держаться недолго и скоро она откроет врата тому или другому осаждающему. А может быть, и обоим. Какая разница, кому, если человек, которого она считала верным и любимым, снова изменил ей! Снова! И на сей раз не с безопасной «старушкой», а с молодой красавицей. И пишет стихи теперь уже для другой… И какие стихи!

Да, слухи о скандалах, связанных с поведением дипломата Тютчева, время от времени доходили до Амалии. Муж ревновал ее к прошлому и не пропускал случая сообщить жене о похождениях ее былого увлечения.

В том же году, когда баронесса Крюденер отбыла из Германии, ее неутешный поклонник познакомился на одном из балов с сестрой его приятеля, баварского публициста Карла Пфеффеля. Ей было двадцать два года, она была замужем за немолодым бароном Дернбергом, и звали ее Эрнестиной. На балу этом случилась странная, почти мистическая история: сам Дернберг почувствовал себя дурно и, уезжая домой, сказал Тютчеву, который танцевал с Эрнестиной: «Поручаю вам мою жену». Спустя несколько дней он скончался, а Тютчев принял это прощальное поручение как-то очень уж близко к сердцу…