Вечная командировка - [5]

Им бы стоило подумать, что такие случаи редкость. А в основном здесь довольно однообразная работа. И трудности не в южаках (тогда почти все работы прекращаются и ребята сидят в будках и в общем-то умирают от скуки), а в том, что каждое (так называемое) утро надо вставать из теплой постели, добираться до трактора (в нем-то тепло) да присобачивать на ветру отлетевший «башмак» (попробуй возьми железо без рукавиц). Но об этом я буду думать после. А сейчас можно наблюдать за нашим пассажиром, можно слушать басни и, наконец, любоваться… Впрочем, любоваться нечем. Весна, грязь, мутные потоки, снег только на вершинах сопок. С Чукотки словно содрали кожу. К тому же мне кажется, что при нашей скорости к той вот блестящей, нарумяненной вершине мы подъедем к началу следующего века.

Не выходит из головы это дело, мысли и вопросы, которые возникают при изучении его. В конце концов все сводится к одному: «Кто остался на трубе?»

И это надо внимательно продумать и не отвлекаться на посторонние мысли. Сейчас им не время. Нельзя закрыть глаза или уставиться в одну точку. Потому что начинаешь видеть то, от чего я здесь отвык. Ночь. Нормальную зимнюю ночь (а не чукотское белое лето). Итак, голые деревья, хрустящий снег. Я не помню, что еще полагается для зимней ночи. Иней? Лунный свет? Поломанные заборы?

Я приезжал на окраину Сокольников поздно вечером. Машина останавливалась в конце аллеи у так называемого дома отдыха для беременных.

…Женщина на последнем месяце обычно уродлива. Но ты (может, потому, что видел тебя все время в шубе), ты совершенно не изменилась. Ты просто казалась неуклюжим медвежонком. И Курочкин — он иногда приезжал со мной навестить тебя — смеялся над твоей походкой. Ты рассказывала, как у вас в клубе иногда устраивают танцы. Любопытное зрелище, когда танцуют две такие женщины друг с другом, да еще предпочитают фокстрот. Или, как объединившись, человек тридцать женщин вашего санатория шли в кино — и ужас местного населения при виде такого шествия. Да, мы много смеялись, но я чувствовал, как тебе тоскливо в этом доме, где все рассказывали разные медицинские ужасы.

— Тебе хорошо, — говорила ты, — сплавил жену! Эффектно подъезжаешь сюда на служебной машине два раза в неделю на полчаса. Вот и все твои заботы.

А я уверял, что тебе здесь лучше, что за тобой уход, а я все время занят делами службы. Уезжая этими темными аллеями, я видел, как ты стоишь у забора и смотришь вслед машине.

И полмесяца спустя я, ничего не подозревая, ночью позвонил домой с работы, и подошла соседка и сказала, что у меня дочь. И потом, через несколько дней, ты спустилась ко мне по крутой лестнице маленького дома, пропахшего запахом эфира, похудевшая, смущенная, и вручила мне маленький сверток, из которого на меня одним глазом косилось живое существо.

…Пожалуй, хватит воспоминаний. Итак, А и Б сидели на трубе…

ГЛАВА III

Сегодня я пришел со смены и, не умываясь, успев снять только сапоги, лег на кровать. Мне снился сон. Нет, я не спал или спал наяву. Я слышал, как изредка капает вода в таз из рукомойника, я чувствовал, что на улице солнце и хорошая погода, я знал, что на крыше седьмой будки ребята, голые по пояс, загорают. Я все время себе говорил, что мне надо встать. Обязательно встать, умыться, обязательно умыться. Придут ребята и скажут: «Леха, ты чего же грязный улегся на наволочку?» Я должен пойти поесть. Столовая закроется до вечера, а ты весь перерыв проторчал в будке горных мастеров. Через час ты захочешь есть. Магазин тоже скоро закроют. И вообще у тебя есть дела. Ты договорился опять прийти к дяде Мише. Дядя Миша — старый горняк, один из первых коммунистов на Чукотке. Он очень интересный человек, и о нем можно многое рассказать, — главное, он может многое рассказать, и это тебе очень важно. Важно. Должен. А если бы лейтенант Кочубей сейчас зашел и увидел бы меня в таком состоянии? Ведь он ко мне, я это чувствую, относится с каким-то глубоким уважением, и не потому, что так положено по службе, а просто как к человеку.

Все эти «важно» и «должно» разгуливали по моей голове, царапались и будоражили. Мне было стыдно за себя. Я знал, что так не могу поступать. Но мне снился сон. Я спал наяву.

Почему я все время чувствую, что я что-то должен? Я отдыхаю, читаю, лечу в самолете, сижу в ресторане, ожидая поезда, любезничаю с соседкой по купе, играю в волейбол, рассказываю в компании анекдоты, — все время меня не покидает это чувство: «ты должен». И это «должен» мне не навязывают: «пожалуйста, Алексей Иванович, поезжайте в санаторий и хорошенько отдохните». И я еду в санаторий, и я, кажется, хорошо отдыхаю, и я не отдыхаю почти ни минуты. В памяти всплывают дела, которые прошли, я вспоминаю какую-нибудь мелочь, и все предстает в другом свете. Я обдумываю дела, которые меня ожидают, и бывает, что еще рано думать, что надо выжидать, как развернется дальше, а я уже прикидываю варианты. Не я прикидываю. Во мне кто-то прикидывает. Я бы рад все забыть. Но то, что сидит в голове, не дает мне жить спокойно, и я бросаю курорт и с пол-отпуска возвращаюсь в управление. Может, я действительно очень устал. Про меня говорят, что я в рубашке родился и мне везет. Но я-то знаю, какими нервами, каким напряжением дались мне и «рубашка» и «везение».