Вечерняя книга - [3]

Я торопливо достал папиросу, закурил, собираясь как-то более связно сказать обо всем этом Алексею Петровичу, и не успел. Чуя близость дома, газик уже резво вбежал в улицу поселка, в вильнувшем золотистом свете фар темным пурпуром вспыхнули кисти рябины.

НА ПРИРОДЕ

Товарищ купил «Жигули», с трудом дождался, когда кончится зима, и теперь переживал свой медовый автомесяц. Высокий, носатый, чернобровый, с пышной, почти сплошь седой шевелюрой — словно окунул ее в снег и забыл встряхнуть, — он с порога нетерпеливо объявил:

— Едем смотреть весну. Все, быстро, быстро!..

Было начало мая — лучшая пора года, когда все первозданно свежо и ярко. Разматывалась серо-фиолетовая под ласковыми предзакатными лучами асфальтовая лента трассы; к самым кромкам ее, обтекая кюветы, прибивали изумрудные волны травы; по обе стороны зеленели молодой листвой ольха, осины и березы, нечасто, как белые вспышки, мелькающие меж темных стволов; выкинули, наконец, еще слабый, с желтинкой лист стариканы-дубы, и в похолодавший было воздух тотчас хлынули животворные потоки тепла. Хороши окрестности пашен Пензы: едва отбегут назад окраинные, с вишневыми и яблоневыми садами дома, и сразу на много километров потянутся пригородные рощи, полные птичьих голосов, с извилистыми рукавами и тихими заводями старицы Суры, — не только красота извечная, но и могучие фильтры природы…

Павел Иванович, так звали товарища, поставил машину на обочине дороги. Пока он, священнодействуя, смахивал тряпочкой с ее вишневой поверхности несуществующую пыль, запирал и постукивал ботинком по скатам, я уж был в роще. По двум недавно срубленным, сырым, прогибающимся под ногами осинкам миновал звонкий узкий ручей, который и перешагнуть можно, — бытует у нас, к сожалению, эта беспечная тороватость: чуть что, и вали с маху, не куплено!.. Как дикарь или зверюга лесовик, я брел, срывая, растирая в пальцах и втягивая ноздрями то пресный запах осинового листка, то горьковатый — березового, то влажный и сладкий — еще не зацветшей медуницы. В прогалах между деревьями голубело высокое вешнее небо; лопотала на своем младенческом языке листва; звонко тренькали синицы, взлетая и подныривая под ветви, — чувствуя, как нисходит на тебя ощущение покоя, умиротворения, я заулыбался. Прочитал недавно статью-совет о саморегулировании нервной системы; статья умная, полезная, но автору следовало бы пополнить ее еще одним способом саморегуляции — вот этим, древнейшим и безотказным!

И вдруг энергично идущий во мне процесс отлаживания нервной системы прервался.

На обширной поляне, устланной нежнейшим зеленым ковром, нелепо чернели островерхие кучи мусора — так ссыпают самосвалы. Трава вокруг была придавлена, прямо к трассе вела узорная, уже накатанная шинами колея. От неожиданности, чуть не ступив в ближнюю под дубом кучу, я остановился; современное дополнение к пейзажу в первую секунду вызвало даже не досаду, она пришла потом, а какое-то ощущение нечистоплотности, почти гадливости — как если бы посадил на белоснежную рубашку сальное грязное пятно.

— Вот ведь разгильдяи чертовы! — ругнулся подоспевший и вставший рядом Павел Иванович. — Не могли три лишних километра проехать — до свалки!

Действительно, до специально оборудованной за городом, на открытом месте, и постоянно дымящейся свалки недалеко, дорога к ней асфальтирована, так нет же, устроили филиал свалки и тут! В чудесном уголке, куда по субботам и воскресеньям горожане приезжают и приходят отдыхать в любую пору. Зимой — когда сахарные, не запорошенные фабричной копотью снега здесь исполосованы лыжней; летом — вытягиваясь цепочкой по узким тенистым тропкам, ведущим к старице, в которую еще не сливают никакой дряни; осенью, наконец, под спорыми дождиками, — собирая грибы, которых почему-то, правда, становится все меньше… Куча, у которой в выразительном молчании мы стояли, появлением своим была обязана шоферу швейной фабрики. Разноцветные обрезки тканей, осколки пуговиц, целые вороха мятых, забракованных, вероятно, бумажных бирок, что прикрепляются к готовым изделиям. Большая часть других куч была явно строительного происхождения: поломанная дранка, битое стекло, куски штукатурки и обрывки обоев; посреди этого развала, как дзот, высилась глыба намертво схваченного цемента — какая-то бригада на какой-то стройке сротозейничала, водитель избавился от нее где поближе…

Что-то в настроении нашем невозместимо убыло; перебрасываясь пустыми, ничего не значащими фразами, мы отвернули от поляны, чтобы и не видеть ее больше, — не лучшая, пассивная позиция, но что же еще оставалось делать? Поймать бы с поличным одного такого механизированного осквернителя, хотя бы номер машины записать!.. Если рекомендованное ученым саморегулирование и продолжало работать, то в обратном порядке: било по нервам досадой, обидой, тягостным недоумением. Ну как же так? Ведь они, побывавшие тут шоферы, — люди как люди и, наверное, неплохие работяги. Как все, любят своих детей, дарят женам по праздникам цветы, заботливо, возможно, ухаживают на своих дачах за каждой яблонькой. И как могут они же, вылетев за город, украдкой, воровато свалить мусор — гадить там, куда усталые люди приходят как на свидание?..