Вечерний свет - [127]

5

Художественные принципы прозы Хермлина так необычны и нелегки для восприятия, что о них нужно — хотя бы кратко — сказать особо. «Вечерний свет» можно уподобить произведению большой симфонической формы, отдельные темы которого были предвосхищены в более ранних новеллах — своего рода камерных этюдах (что нисколько не умаляет их самостоятельной художественной ценности). Такое уподобление помогает раскрыть замысел автора. (Я хорошо помню, как в одной из наших бесед Стефан Хермлин, в связи со знаменитым романом Томаса Манна «Доктор Фаустус», убежденно сказал: «Немецкая музыка — это и есть Германия» — «Deutsche Musik — das ist Deutschland».) Недаром «Вечерний свет» начинается своего рода «музыкальной цитатой» из Баха (и само заглавие подсказано евангельским текстом, положенным в основу одной из баховских кантат); имена Баха и Моцарта не раз многозначительно возникают и в дальнейшем. Для Хермлина эти музыканты являются провидцами; не случайно, описывая рабочий митинг, он как бы невзначай замечает: «…ради этой утонувшей в тумане толпы созидали свои храмы Бах и Моцарт, даже если они сами не знали этого».

Симфоническая форма открывает известный простор сочетанию контрастных тем и мотивов; именно так обстоит дело в «Вечернем свете». Каждая из лирических глав, составляющих книгу, иногда гармонично сочетается с соседними, но иногда и резко контрастирует с ними, порой вопреки нашим ожиданиям. Так, после трагических видений, напоминающих о войне и гибели брата, следует глава, излучающая тихую поэзию природы, горного швейцарского ландшафта, спокойствие раннего детства. Это — своеобразная поэтика диссонансов, напоминающая о том, что Хермлин наравне с классикой ценит и музыку Шостаковича. Читатель «Вечернего света» должен быть постоянно готов к неожиданностям и такого рода «броскам», смысл которых ему откроется позже.

Сейчас уже ясно, что «Вечерний свет» достойно венчает всю многолетнюю работу Хермлина в области прозы. Отчетливое влечение к новым, неканоническим формам всегда отличало Хермлина. (Недаром и вся его эссеистика — образцы которой здесь представлены впервые — может быть названа своего рода хрестоматией новаторства. Хермлин пишет только о новаторах, будь то французские романтики или Верлен, Владимир Маяковский или Андрей Платонов). С годами это влечение к новому не затухало, а, напротив, лишь усугублялось. Новаторство прозы в «Вечернем свете» так обнажено, что эта книга, бесспорно, не предназначена для любителей легкого, «послеобеденного» чтения; но ведь и сама действительность, воплощенная в книге, не располагает к приятному отдыху.

Путь к «Вечернему свету» был долог и не мог обойтись без некоторых издержек (так, например, несколько однолинейный сатирический гротеск в рассказе «Комендантша» или известный «нажим» в финале рассказа «Во мраке», на наш взгляд, мало органичны для Хермлина). Но поиска, где все заранее известно, не бывает. То сочетание острого новаторства с открытой гражданственностью, к которому всегда стремился Стефан Хермлин, достигнуто в «Вечернем свете» в полной мере.

Новые жанровые возможности прозы именно потому столь важны для Хермлина, что он ставит себе очень ответственные задачи. Его поэтика трудна, но художник, упрощающий язык своего искусства до примитива, неизбежно обедняет и его революционную суть. А эта суть творчества Хермлина, обогащаясь с годами, не изменялась в главном. Он всегда чувствовал себя одним из тех, кому было суждено пережить сумерки и ночь, чтобы дождаться рассвета.

Г. Ратгауз