Вечерний день - [30]

Так случилось, что Владимир Павлович довольно спокойно относился к смерти. Кто- то мог назвать его за это бездушным и жестоким человеком, кто-то мог просто не поверить, но после того, как Наташи не стало, он давно внутренне был готов, что она позовет его, и страшно удивлялся, особенно первые годы, что еще жив.

Потом привык, но страх перед небытием исчез. Конечно, когда он был лет на трид- цать-сорок моложе и звали его не Палычем, а Володькой, тогда да, он никак не мог пове­рить, что такое вообще может случиться, как это он - ОН - может исчезнуть, но чем ближе подходил к краю могилы, тем спокойней смотрел туда. Ничего страшного там не оказалось, просто углубление в земле.

Какой-то поэт сказал про похороны - «мясо в яму», и Платонов с ним был почти согла­сен. Он даже рад был бы избавиться от этого слишком быстро приходящего в негодность инструмента. То, что душа человеческая бессмертна, он не сомневался ни на секунду (хотя и не знал, что с ней будет там) и был в этом смысле гораздо более верующим, чем многие священники, раввины и муллы, которые иногда становились его клиентами, как продавцами, так и покупателями. Но Владимир Павлович не был и идеалистом, желающим избавиться от «тюрьмы духа», просто он сознавал, что рано или поздно всему приходит конец, и почему- то не боялся этого.

Поэтому его волнение вчера утром по поводу гибели историка объяснялось скорее не страхом, хотя и этот оттенок, безусловно, был. Инстинкт самосохранения никто ведь не отменял, и для того, чтобы его победить окончательно, надо, наверное, быть Серафимом Саровским. Вчерашний стресс и две чашки кофе были вызваны скорее неприятным ощуще­нием собственного бессилия и какого-то тотального неодиночества, жесткой несвободы.

Палыч привык сам управлять своей жизнью, и оказаться на старости лет игрушкой в чьих-то руках ему не доставляло ни малейшего удовольствия. Он не считал себя ни Бэтме- ном, ни крутым Уокером, но сдаваться сразу он не собирался. На любую кастрюльку най­дется крышка, над любым начальником есть другой начальник и любую загадку, загаданную одним человеком, другой в состоянии разрешить.

Единственной слабостью Платонова в том, что надвигалось на него, была его «блажен­ство и безнадежность», но он еще вчера принял решение, что до тех пор, пока не разберется со «всем этим джазом», прекратит с ней всякие контакты. Сегодняшняя находка подтвер­ждала его самые худшие опасения.

Он сел на стул и покряхтел немного, устраиваясь поудобнее. Геморрой не оставлял его своими заботами, хотя средство, рекомендованное вчера Анастасией, привело реально к значительному облегчению. Надел очки, достал листки, с опаской оглянулся по сторонам, не смотрит ли кто за ним, и начал читать.

Ничего особенно нового в бумагах не оказалось. Выписки историк делал из докумен­тов, посвященных имущественным спорам между майором Петром Александровичем Лери- ным и помещиком Сергеем Михайловичем Скосыревым за какой-то выгон между речкой Теребушкой и дорогой к озеру.

Лерин считал, что этот выгон принадлежит ему по наследству, как не предназначенный в завещании деда к передаче кому бы то ни было. А Скосырев доказывал, что тесть еще перед свадьбой обещал дать этот выгон в приданное за дочерью Варварой, но так и не передал его фактически, потому что не успел, хотя дарственную приготовил. Скосырев сам видел ее, но так за все эти годы и не удосужился забрать ни документы, ни начать работы на выгоне, тем более что с тестем они поначалу крепко выпивали при каждой встрече, а потом старик впал в маразм и уже ничего не помнил. Но выгон, вне всякого сомнения, принадлежит ему.

Кроме того, как писал Скосырев, не в традициях русских дворян отдавать ублюдкам лучшую часть имения. В качестве свидетеля он призывал пригласить Ивана Тютчева, кото­рый присутствовал при этом разговоре двадцать семь лет назад, или сына его Федора, кото­рый по малолетству, правда, вряд ли что помнил.

Владимир Павлович был бесконечно благодарен своему приятелю за проделанную работу. Он хорошо понимал, что никогда не смог бы найти ни времени, ни связей, ни знаний, чтобы откопать этот документ, да и просто прочитать его. Но с другой стороны, работа, с его точки зрения, была проделана почти впустую. Все это он знал из письма, полученного от старухи Лериной.

Единственное, чего Платонов поначалу не понял, это откуда его приятель выяснил, что Лерин - потомок Валериани, сам-то он выудил эту информацию из того же письма. Но потом на обороте одного из листков увидел, сделанную знакомым теперь почерком, выписку из какого-то другого документа о том, что Яков Валериани передает своему сыну Алексан­дру Лерину небольшую деревеньку в Симбирской губернии, доставшуюся ему как часть имущества покойного двоюродного деда Джузеппе Валериани. Платонову имя этого нового персонажа не говорило ничего, хотя, впрочем, как ему показалось, историк вчера по теле­фону называл героя совсем по-другому. Действительно, чуть мельче на полях было записано - «брат Джакомо». Владимир Павлович уже начинал путаться в этих дедах, сестрах, братьях и зятьях.

Тщательное обследование листков дало еще одну короткую выписку, где говорилось о примирении двух враждующих семей. Датирована она была уже пятидесятыми годами девятнадцатого века и гласила, что «знаменитый» выгон принадлежит «навечно» Скосыре- вым с правом Лериных использовать его в любое время, но не для хозяйства, а для купания и прогулок.