Прежде нежели поставить на комод рядом с крошечным зеркальцем и рабочей корзинкой эти две фотографии в незатейливых бумажных рамках, Даша долго смотрела на первую из них затуманенными от слез глазами.
"Милые! Милые мои! — мысленно повторяла она, — вы видите, как нелегко сейчас вашей старшей дочурке! Чужой дом, чужие люди, дурно воспитанные, избалованные дети. Все это не может не волновать меня. Но я твердо, чего бы мне это ни стоило, выполню мою задачу и дойду с Божией помощью до намеченной мною цели. Не беспокойтесь за меня, милые, я приложу все свои старания, чтобы дать приличное образование Сереже и Маше, сделать их людьми, предоставить им возможность зарабатывать самим кусок хлеба. Только вы, мои дорогие батюшка с матушкой, помолитесь за свою Дашу там, на небе, чтобы вашими родительскими молитвами Господь умудрил и подкрепил ее".
Сильно билось сердечко девушки, и невольные слезы выкатились у нее из глаз, когда она нежно прижалась губами к дорогим ей изображениям.
Заглянувший в эту минуту в ее комнату Гаврила смущенно попятился было назад.
Но Даша быстро и незаметно вытерла слезы, поставила на комод портреты и твердым, уже вполне спокойным голосом спросила старика:
— Что вам надобно, голубчик?
— Пожалуйте в столовую, барышня, генеральша просят… Они сегодня раньше встали… Переговорить желают с вами, — и, указывая дорогу Даше, старый слуга повел ее за собой.
* * *
Теперь вокруг обеденного стола, так поразившего Дашу своим нечистоплотным видом, сидели старшие члены семьи Сокольских.
Быстрым взглядом окинув с порога комнату, Даша увидела их всех.
За самоваром в широком и удобном кресле находилась еще далеко не старая дама в белом, не особенно свежем капоте, с небрежно причесанной головой, очень полная, рыхлая, с желтым одутловатым лицом и пухлыми руками с короткими пальцами.
Даше сразу бросилось в глаза поразительное сходство ее с Валей. Мать и дочь обладали теми же вздернутыми носами и выпуклыми серыми глазами, теми же светлыми мягкими волосами.
Против хозяйки дома сидел с газетой хозяин в черном потертом бархатном халате с синими отворотами и с таким же поясом с кистями. Но совершенно лишенный волос череп был прикрыт бархатной шапочкой, а на длинном хрящеватом породистом носу сидело золотое пенсне, с помощью которого он читал газету, забыв, казалось, вовсе о стакане с остывшим чаем. По правую руку от старика сидела молодая барышня в какой-то небрежной распашной блузе, бледнолицая, худенькая, с усталым лицом и тонкими губами.
Это бледное усталое лицо имело несомненное сходство с лицом Полины; сходство это еще усугублялось массой разноцветных папильоток, которыми была вооружена голова барышни под легким газовым шарфом, наброшенным на нее. Она пила кофе маленькими глотками, не отрывая глаз от книги, лежавшей у ее прибора. Четвертым лицом за столом был юноша лет шестнадцати, худой, с по моде прилизанными на английский пробор волосами, с быстрыми маленькими глазками и таким же тонким ртом, как и у старшей сестры. При появлении в столовой Даши все головы, за исключением самого Сокольского, повернулись к ней, и с нескрываемым любопытством взгляды присутствующих устремились навстречу девушке. Один хозяин дома по-прежнему не отрывался от газеты. Быстрыми шагами Даша подошла к столу и, не без достоинства поклонившись хозяйке дома, проговорила:
— Дарья Гурьева. Мне передавали, что вы желали говорить со мною.
— Очень приятно, очень приятно, — протягивая ей свою пухлую руку, проговорила Екатерина Андреевна Сокольская. — Наконец-то вы приехали. А то девочки мои совсем от рук отбились без надзора. Ведь два месяца прошло, как от нас уехала Розалия Павловна, а вы сами знаете, как бездействие вредно отзывается на живых и непосредственных натурах.
— Ну, уж вы скажете тоже, мама, — бесцеремонно прервала мать Наташа Сокольская (барышня в распашной блузе с папильотками под шарфом на голове), — хороши непосредственные натуры, нечего сказать! Надеюсь, мадемуазель, — слегка прищурив глаза и кивнув головой в ответ на почтительный поклон Даши, обратилась к ней барышня, — что вы возьмете в ежовые рукавицы наших сестер: невозможные, отвратительные девчонки!
— Натали права, — вмешался юноша, обдергивая на себе курточку с форменными пуговицами одного из средних привилегированных заведений столицы и шаркая ногою по адресу Даши, — пожалуйста, наказывайте их почаще, мадемуазель, это им полезно. А главное, передайте им, что если они будут бегать ко мне в комнату и таскать там карандаши и ручки, так я им уши оборву обеим.
— О Вадим, как можешь ты так говорить о маленьких сестрах, — вмешалась Екатерина Андреевна, укоризненно покачивая головой.
Но тот только махнул рукою и, промямлив что-то себе под нос, встал из-за стола, подошел к матери, наскоро чмокнул ей руку, то же самое проделал с рукой отца и поспешно вышел из комнаты, сказав с порога, что он опоздает в училище и должен спешить поэтому. Тут только хозяин дома оторвался от своей газеты.
— Гм! Гм! — произнес он недоумевающе, — почему это Вадим сегодня едет в училище, а вчера не уехал!
— Ах, Alexandre, как же ты не помнишь, ведь вчера был абонемент в опере! А после театра Вадиму было уже поздно ехать! — вступилась за сына мать.
