Вечеринка: Книга стихов - [24]

из житийных передряг в мир иных,

моей бабушке мерещился висельник,

и военные, и дни Турбиных.

Я живу за Левашовскою пустошью,

за Уралом, если глянуть с Оби,

не прикована, не вольноотпущена,

как сумеешь, так свое оттруби.

Но полощется в окне моем облако,

чтобы походя — легко — излечить;

и на грани обезлички и облика

только образ и могу различить.

«Пейзаж из окна мансарды — изнанка Альп…»

* * *

Пейзаж из окна мансарды — изнанка Альп,

в оконце подвала — галька альф и омег,

где у южной стороны дома полно пальм,

а у северной стороны дома лежит снег.

Точно в юности, ранний утренний воздух свеж,

лепесток цикламена лаков, на свет ал.

Ты в нечитаной книге тихо листы разрежь,

разбуди текст, что сказочным сном спал.

Была, не была, имел или не имел,

вот и пришли туда, куда путь шел.

На восточной стороне дома лед или мел,

а на западной — разноцветная жизнь пчел.

«Кому ты говоришь: я тут, я твой…»

* * *

Кому ты говоришь: я тут, я твой, —

возлюбленный? Мне похвалиться нечем.

Обведены рыжеющей листвой,

мы вразнобой невнятицу лепечем.

Летучее хозяйство сентября,

где мы с тобой, сомнительные птицы,

еще живем, по правде говоря,

уже успев простить или проститься.

Причуды лета, властвовать устав,

и отстают, и дышат нам в затылки

на стадиях отлетов и застав,

на всех этапах птичьей пересылки.

Ни тут, ни там, кто общий, тот ничей,

пернатый пентюх стаи Аполлона.

В каком краю? в краю таких ночей

и я ничья. И время — óно, óно…

Мир старых гнезд во власти старых лар,

любимая, осенней полон ленью,

а перелет — то вектор, то скаляр,

сплошная метафизика паренья.

Вертлюга флаг мотается, скрипя,

поет, что ветру нынешнему надо.

А мы должны себя, одних себя

и облаку, и снам, и листопаду.

«Я люблю тебя не так и не столько …»

* * *

Я люблю тебя не так и не столько,

без календаря с его нивелиром,

я люблю тебя, как любят цветные стекла

на веранде души, пропыленной миром.

В воздухе висит — много или мало? —

хрупкое ничто, радуга-оконце;

никогда ничем и не одаряло,

кроме цвета и света и кроме солнца.

Разобидившись поутру безлико,

горстью слез промыв сонное око,

на стекле цветном увидать тень блика

невесомых горниц Господа Бога.

Путник и всадник

Хану Манувахову

— Что в тороках

с собой везешь,

всадник?

— Все мое везу, как велели греки.

Ничего чужого

мне не надо.

Я с собой везу две иголки:

с черной ниткой и с ниткой белой,

облезлую детскую лошадку,

исторический черный примус,

гвоздь от стенки отчего дома,

две стрелы и четыре гильзы,

с голубой каемочкой блюдце,

горсть земли и билет счастливый,

пару мельниц и Дон Кихота,

лунный свет и луну в довесок,

алый трамвай номер двадцать,

небольшую древнюю домну,

недостроенную лишнюю дамбу,

город Китеж и деревню Матёру,

латунное колечко на память

и малороссийские мальвы.

Ну, а ты что несешь, путник,

в вещевом мешке пропыленном?

— Все мое несу,

все, что имею,

мне мой скарб по плечу,

другим — обуза.

Я с собой несу облако предгорий,

след ноги босой на песке прибрежном,

голосок ничей ниоткуда,

полотно нерукотворное снега,

козырные крапленые сутки,

азиатские костры на руинах

и фиалки со вторника на среду.

Если хочешь, можем поменяться.

По рукам ударив, поменялись

и отправились восвояси.

И смеется всадник, напевая,

да и путник весьма развеселился.

Потому что в тороках старых

горстка соли, хлеба краюшка

и головка чеснока на закуску;

а в мешке вещевом потертом —

луковка, соль да ломоть хлеба.

Кино

Масс-медиа, кино, массовочка при гиде.

Жизнь имитировать — чай, не хухры-мухры.

Идет голубушка в лазоревом прикиде,

Глаза опущены, и завиты вихры.

Бегут сударики, кто супер, а кто гипер,

Канают лайнеры, и прутся поезда,

Стоит гипербола, панкуют пара хиппи, —

Глазей и радуйся, святая простота!

Что дни мои? Мираж! А вот и замиражье,

Мир приключений, прыг, вслед за которым — скок,

Приморье, черт возьми, нагорье и предпляжье,

Всевидимый сверчок на общий наш шесток.

Кино! Мне по душе твой суррогат суровый,

Твоих объятий дурь, твоих погонь метраж,

Где вороной «Рено» и «Шевроле» соловый —

Из кадра или в кадр, из ража или в раж.

Мне мил дурной простор, экранная вранина,

Наотмашь мордобой и вперебой пальба,

Приволье, Боже мой, предгорье и равнина,

Рекламное мурло у каждого столба.

Подробностей обзор в глазках киношных камер,

Разомкнутых пространств прямоугольный чок.

Засосано в игру, что было под руками,

И мусор бытия, и сор летит в зрачок.

Люблю я, синема, твоей тоски подспудной

В стакане аш-два-о подъятый ураган,

Твой контрабандный груз, твой марафет паскудный,

Технический размах твоих фата-морган…

Кино, кино, кино, ты — иреставленье света,

Смешенье всех и вся, глобальная чума,

Какое-то лицо Новейшего Завета,

Томительно светясь, сводящее с ума.

«Покажи мне его не таким…»

* * *

Покажи мне его не таким,

как нарядная — в глянце — открытка,

старый штамп под тавром золотым,

недостаток былого избытка.

Хрестоматия, мне тебя жаль,

ты азы и фасады талдычишь

и в давно надоевшую даль

указательным пальчиком тычешь.

Покажи мне ночные миры,

тупиковые и проходные,

галереи в тени до поры,

рукотворные ручки дверные,

где с чахоточной бродит весной

сутенер ее, март-выпивоха,

и ржавеет замок навесной,

на который закрыта эпоха,

что, должно быть, пошла по дрова

для голландки, а может, колонки,

позабыв в середине двора

на веревке трусы и пеленки.