Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями) - [94]

Я ехал поездом. Шел дождь. Я смотрел в окно.

Как проехали третью станцию, я увидел две фигуры на голом холме, на дороге, что шла по его вершине.

Впереди — черный человечек, тащит на лямке детскую тележку. Сзади толкает женщина.

Это Краичек со своим семейством пешком пробирается за нами к новому месту — к Садской.

Скандал у телефона

Товарный поезд замедлил ход.

Вагоны дернулись вперед-назад, цепи загремели, и наш состав остановился у длинной платформы одного из вокзалов благословенной Славонии.

Шел дождь.

Неподалеку, под навесом склада стоял мрачного вида обер-лейтенант этапного обозного штаба в прорезиненном плаще, с трубкой в зубах.

Он принял рапорт об эшелоне и заторопил с выгрузкой лошадей: срочно нужны вагоны. Допытывался, есть ли у нас фураж.

Еще бы! Три вагона сена, овса, кукурузы!

Обойдемся ли мы собственным транспортом?

Там будет видно!

Из вагонов высыпали солдаты; они прилаживали к вагонам доски, выдергивали железные прутья, выводили и седлали лошадей.

Возле склада росли горы сена, мешков, ящиков с нашей документацией, сапожным и шорным инструментом, аптечек ветеринаров; в одну кучу сваливались пожитки конюхов, охапки белья и обмундирования, кипы фуражек, полевой кузнечный горн, груды фляжек.

Припустил сильный ливень.

Прорезиненный плащ обер-лейтенанта надувался от ветра, трубка его погасла, он кричал, мы кричали, чины кричали, и разгрузке, казалось, не видно конца.

Когда лошадей вывели, я побежал позвонить в штаб, чтобы прислали подводы.

Опоясанный саблей, перетянутый ремнями, с револьвером на боку, со свистком на шнурке, с толстой записной книжкой в левом кармане, в новых перчатках из оленьей кожи‑как и подобает кадету, впервые отправляющемуся на фронт, — бежал я к зданию вокзала.

Подходил пассажирский поезд из Босанского Брода.

Ошеломив швейцара мощным прыжком через перила, я ворвался, с трудом переводя дух, в кабинет начальника станции, перепугал телеграфиста, хлопнул дверью, запнулся о порог, налетел на швейцара и очутился в зале ожидания третьего класса.

Я вновь ринулся на перрон, вбежал в ламповую, вернулся обратно, влетел в ресторан и, наконец, — слава богу! — нашел императорско-королевскую австрийскую военную привокзальную комендатуру.

В канцелярии тепло.

У печки стоит и покуривает какой‑то щеголь поручик.

Кланяюсь и спрашиваю: «Телефон?».

Он показывает локтем в угол.

Я замечаю письменный стол и ящичек с телефонной трубкой.

В три прыжка оказываюсь у телефона, хватаю ручку и торопливо кручу ее так, что ящичек подпрыгивает.

Снимаю трубку: «Пожалуйста, этапный штаб… Срочно требуются подводы…»

— Halt! — разнесся по канцелярии властный голос. В испуге я выпустил телефонную трубку и только теперь заметил за письменным столом старенького майора.

Я щелкнул каблуками и поклонился.

Не верилось, что сей громовой глас мог принадлежать столь невзрачному согбенному старикашке, который, трясясь от злости, с трудом поднимался со своего места!

Морщинистое лицо его украшали императорские, белые как снег усы. На лысине грозно топорщились складки. Пронизывающие глаза — строгие глаза старых австрийских военачальников — буравили меня насквозь. На безупречно сшитом темно-синем военном сюртуке со звоном раскачивались медали. Сморщенные веснушчатые руки в гневе шарили по столу.

Машинистка перестала стучать на машинке. В канцелярии воцарилась гробовая тишина.

Телефонная трубка, которую я в испуге выпустил из рук, висела, раскачиваясь взад-вперед.

— Как… как… вы могли о-сме-лить-ся! — раздался тот же зычный голос.

Я снова поклонился, придерживая саблю согласно уставу, вытянувшись с окаменевшим лицом.

— Господин майор… Покорно прошу извинить меня…

— Молчать!

— Я не заметил…

— Молчать!

Я умолк.

Он медленно перегибался через стол к моему лицу. Усы у него дрожали. Рука схватила мраморное пресс-папье и грохнула им о стол.

— Молодой человек!.. Молодой человек… кадет! — начал он громким голосом, от которого задрожали стекла. — Молодой… э… человек! Вы не знаете, как надлежит… а-а-а… полагается… э?…

— Господин майор, осмелюсь…

— Молчать! Я вам покажу, как должно быть! Сегодня вы уже третий молодой человек… modern Militär [138], который не умеет себя вести. Солдатской крови в вас ни… ни… ни капли… нет… ни капли…

В трубке, качавшейся на шнуре, слышались какие‑то звуки: бре-е-еееее-ее…

Я подскочил, нагнулся, однако новый удар пресс-папье меня остановил.

— Смирно! Вы будете стоять смирно или нет?!

— Извиняюсь… Господин майор, я звоню командованию…

— Что? Командованию? Кто здесь начальник? Я — командование!

У меня потемнело в глазах.

Я вспомнил о грудах сена, мешках, сумках, фляжках, о людях, которые будто манны небесной ждут под дождем повозок. Я видел нетерпеливого обер-лейтенанта с отсыревшей трубкой, тщетно высматривающего повозки, которые я должен как можно скорее вытребовать по телефону.

Старичок майор нетвердой поступью обошел свой письменный стол, стал прямо против меня и величественно выпятил грудь.

— Запомните, что я вам скажу, молодой человек! — помахал он передо мной указательным пальцем, на котором сверкал старинный перстень-печатка. — О-го-го! Пардон! — изумленно отступил он на шаг в сторону, оглядывая меня с головы до ног. — Вы ведь и одеты не по уставу! Ну что это такое? Свисток на зеленом шнурке! Разве так положено по уставу? А? Почему у господина кадета шнурок не серый? Что, если благодаря этому зеленому шнурку его заметит неприятель? И будет уничтожен весь полк? Ай-ай-ай! А эти сапоги! Где ж это предписано, чтоб кадеты на поле боя носили этакие туристские ботинки? Хи-хи-хи! И это‑modern Militär! Вы преступник! — гневно закричал он. — Вы подрываете обороноспособность армии! Вы подаете дурной пример и заслуживаете особого наказания. И потом, хотел бы Я знать, где это в уставе сказано, чтоб подчиненный — к тому же всего лишь кадет — стоял перед штабным весьма заслуженным офицером с расстегнутым крючком на куртке и в фуражке набекрень? Кто вы по национальности?