Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки - [26]
— Подари нам мальчика, дух бездны!
И вот послышался страшный голос шайтана:
— Берите его! Он ваш!
Застыл от ужаса Могома, готовый молить о пощаде, но тут же перед ним мелькнуло лицо отца, и он сдержался.
Страшный рев испустили чудовища и ринулись на него.
Но тут чьи-то невидимые руки подхватили Могому и вынесли его из бездны.
Один миг — и он очутился на земле и жадно вдыхал горный воздух.
— Иди! — послышался страшный голос шайтана, — и счастье твое, если ты вынесешь последнее испытание по дороге…
Могома, чуть стоявший на ногах, двинулся по горной тропинке… И вдруг огромная серая скала выросла на его дороге.
Он сделал шаг направо — новая скала встала перед его глазами, налево — такой же точно утес вырос перед испуганным мальчиком. Повернул назад Могома — а сзади над ним вздымается такая же гранитная стена до самых небес…
Точно живые, надвигаются на него со всех сторон скалы, заключив его в узкую маленькую, пещеру.
Куда ни шагнет Могома, всюду натыкается на холодный, твердый, непроницаемый камень.
А скалы подвигаются все ближе и ближе. Вот они сейчас сомкнутся, задавят его. Вот ему уже трудно, почти невозможно, дышать… Он чует холод смерти…
«Стоит только крикнуть, и я спасен, — мелькает в его мыслях. — Дух бездны избавит меня от смерти, сделает меня принцем своих пропастей и стремнин, и я не буду больше переживать этого ужаса».
И он готов уже испустить крик мольбы о пощаде, но, точно наяву, представляется ему убитое горем лицо отца, рыдающая мать.
— Нет! Нет! Ни за что!.. Пусть мне грозит смерть — я не крикну! Я не дам торжествовать духу бездны! — бесстрашно произнес Могома. — Пусть умру, раздавленный здесь горами, мои родители узнают, что я не в руках шайтана.
Едва он сказал это, как страшный гул пронесся над горами. Рухнули стены вокруг мальчика… Золотые звезды сверкнули с неба. Струя свежего воздуха влилась в грудь Могомы.
Он был на свободе.
Дух бездны снова появился перед ним.
— Храбрый юноша, — произнес дух бездны, — пойди в свою саклю и скажи отцу, что ты спас его от большого горя. Дух бездны избавляет Гаруна-бека-Наида от его клятвы.
И со страшным гулом исчез на дне пропасти шайтан.
Могома не шел, а летел домой, как на крыльях, точно невидимые светлые духи несли его на руках.
Вот аул… Вот и родная сакля… У дверей ее отец с матерью сидят в ожидании Могомы.
Могома бросился на грудь отца и прокричал:
— Дух бездны берет назад свое слово. Мы спасены! — и рассказал все, что перенес.
Сошелся народ к их сакле. Девушки запели песни, абреки стреляли из винтовок.
Все славили Могому.
Только под утро разошлись по саклям.
А когда сошлись снова обсудить на досуге храбрый поступок Могомы, то узнали странную новость: сбежал конь Гаруна, подаренный шайтаном.
Но Гарун не грустил.
Потерял коня Гарун, зато приобрел спокойствие и счастье.
Закончила свое сказанье Барбалэ.
Молчит, охваченная волнением, княжна.
Нежданно тихое ржание долетает из конюшни… Заслыша его Нина, бежит туда.
— Шалый мой! Шалый! — повторяет она, — как могла я пожелать другого коня!
Нина обнимает шею коня и говорит:
— Один ты у меня был, один и останешься навсегда, алмаз души моей, Шалый!
Записки маленькой гимназистки
Повесть
Глава 1
Курьерский поезд идет быстро. Я слышу в его однообразном металлическом шуме одни и те же слова о дороге, повторяемые сотни, тысячи раз. Кажется, что колеса на своем языке выстукивают какое-то заклинание.
В окне мелькают кусты, деревья, станционные домики, телеграфные столбы.
Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на месте?
Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель назад, что покину наш маленький, уютный домик на берегу Волги и поеду одна-одинешенька за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам? Да, мне все еще кажется, что это только сон… Но, увы! — это не так.
— Петербург! — раздался за моей спиной голос кондуктора, и я увидела перед собою его доброе широкое лицо и густую рыжеватую бороду.
Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Всю дорогу он заботился обо мне: поил чаем, постлал постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой, которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул — «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.
— Очень уж я вас жалею, барышня, — говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, — потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь… А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…
Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала побывать у него.
— Петербург! — еще раз выкрикнул за моей спиной знакомый голос и, обращаясь ко мне, добавил: — Вот и приехали, барышня. Дозвольте, я вещички ваши соберу, а то после поздно будет. Ишь суетня какая!
