«Вдовствующее царство» - [49]
По-видимому, властям действительно нечего было инкриминировать кн. Б. И. Горбатому в этой истории, однако в 1534 г. старый боярин был удален из столицы под благовидным предлогом, будучи назначен наместником Великого Новгорода[446]. Для понимания реакции властей следует учесть еще одно многозначительное обстоятельство: в 1528 г. именно кн. Б. И. Горбатый вместе с П. Я. Захарьиным выступил главным поручителем за князей Андрея и Ивана Шуйских, когда те предприняли первую неудачную попытку «отъезда» к Юрию Дмитровскому[447]. Словом, хотя Б. И. Горбатый не был соучастником акции А. М. Шуйского в декабре 1533 г., но поступок его дальнего родственника повредил репутации боярина.
Бесспорно, новгородское наместничество было почетным и ответственным назначением, но удаленность от столицы фактически выключала получившего его боярина из процесса принятия важнейших политических решений.
Товарищем кн. Б. И. Горбатого по новгородскому наместничеству стал боярин Михаил Семенович Воронцов, еще недавно входивший в ближайшее окружение Василия III и присутствовавший при составлении его завещания. Наместником Великого Новгорода он стал летом 1534 г.[448], возможно, одновременно с князем Борисом Ивановичем.
Все три указанных выше случая назначения наместниками: кн. И. М. Шуйского — на Двину, кн. Б. И. Горбатого и М. С. Воронцова — в Великий Новгород — могут рассматриваться как примеры тактики властей, впервые описанной применительно к данному периоду X. Рюсом: таким путем опекуны Ивана IV, не прибегая к прямой опале, отстраняли от участия во власти неугодных им лиц[449].
Наблюдения, сделанные немецким исследователем, заслуживают, на мой взгляд, серьезного внимания. Действительно, как справедливо отметил Рюс, никто из особо приближенных к правителям лиц (таких, как М. Ю. Захарьин при Василии III или кн. И. Ф. Овчина Оболенский при Елене Глинской) не назначался наместником. Источники свидетельствуют о том, что обладание реальной властью предполагало в качестве необходимого условия постоянное пребывание в столице. Одно из наиболее красноречивых свидетельств такого рода — уже известные нам показания польского жолнера Войтеха, бежавшего из русского плена в начале июля 1534 г. Характеризуя расстановку сил в столице, Войтех противопоставил «старших воевод», «который з Москвы не мают николи зъехати» и «всею землею справуют», другим воеводам, которые «ничого не справуют, только мают их з людми посылати, где будет потреба»[450] (выделено мной. — М. К.). В летописях и посланиях Ивана Грозного можно найти немало подтверждений тому факту, что служба за пределами столицы рассматривалась боярами чуть ли не как опала[451].
Из одиннадцати бояр, получивших этот чин при Василии III, лишь четверо постоянно находились в Москве в годы правления его вдовы: князья Иван и Василий Васильевичи Шуйские[452], Михаил Васильевич Тучков и Михаил Юрьевич Захарьин[453]. Именно эти лица сохраняли (в той или иной степени) политическое влияние при Елене Глинской.
Боярин кн. Василий Васильевич Шуйский — единственный из думцев Василия III, кому удалось не только упрочить свое положение в годы правления Елены, но и занять одно из первых мест при дворе юного Ивана IV. К нему, «великого князя Иванову карачю [первосоветнику. — М. К.] князю Василью Шуйскому», прислал в конце июня 1534 г. особую грамоту крымский царевич Ислам-Гирей[454]. В дальнейшем неоднократно на приемах крымских и литовских посланников в Кремле речь от имени юного государя произносил боярин кн. В. В. Шуйский[455]. Князь Василий первенствовал и на ратном поприще: летом 1535 г., в разгар так называемой Стародубской войны, он возглавил поход русской рати в Литву[456].
Брат кн. В. В. Шуйского Иван в сентябре 1534 г. упомянут в показаниях псковских перебежчиков — наряду с боярами М. В. Тучковым, М. Ю. Захарьиным и другими влиятельными лицами — среди тех, кто «на Москве… всякии дела справують»[457]. Очевидно, кн. И. В. Шуйский пользовался полным доверием Елены Глинской, раз его (вместе с дьяком Меньшим Путятиным) правительница посылала с ответственной миссией к князю Андрею Старицкому — убеждать последнего в том, что у великого князя и его матери великой княгини «лиха в мысле нет никоторого»[458].
Боярин Михаил Васильевич Тучков также постоянно находился в столице: как и кн. И. В. Шуйский, он ни разу за годы правления Елены не упомянут в разрядах, т. е. не получал воеводских назначений. Есть основания полагать, что правительница прислушивалась к мнению опытного боярина: в начале этой главы уже приводилась выпись из книг дьяка Т. Казакова, из которой явствует, что размер причитавшейся Троице-Сергиеву монастырю торговой пошлины с ногайских лошадей в сентябре 1534 г. был установлен великой княгиней в соответствии с традицией, которую напомнил (по просьбе правительницы) М. В. Тучков[459]. К сожалению, в последующие четыре года, с осени 1534 до осени 1538 г., в источниках нет упоминаний о боярине Михаиле Васильевиче, и поэтому трудно судить о том, оказывал ли он какое-либо влияние на решение иных, более важных вопросов.
