Вдовцы - [6]

— Ну что, мой цыпленочек… ты не приготовил кофе? Что с тобой? Плохо спал?

— Устал немного.

Я прячу под подушку записную книжку. Потягиваюсь. Зеваю. Лениво встаю с постели и, как только она уходит на кухню, быстро кладу книжку на место и одеваюсь. Сую револьвер в свою папку с документами. Запах кофе вызывает у меня отвращение. Никакого желания есть. Я спускаюсь за почтой.

Как правило, в почтовом ящике одни счета. Сегодня утром их больше обычного… Электричество, просроченная квартирная плата, счет из автомастерской… Меня балуют. Я вскрываю конверт мастерской. С меня причитается сто тридцать франков. Это уж слишком. Свечи… смазка… мойка… смена масла. Мои глаза перепрыгивают на дату. 6 июня. В прошлую субботу. При смене масла на радиатор приклеивают бумажку с указанием километража. Вот способ сразу установить, ездила она к отцу или нет. Я выбегаю на улицу. Ее «симка» стоит неподалеку. Я прикладываю руку козырьком к стеклу, чтобы не отсвечивало. Я очень четко вижу цифру на счетчике: 29 230. Впрочем, ведь у меня остались в кармане ее ключи. Я проникаю в машину. Правильно. 29 230. Я орудую рычагом, поднимающим капот. Наклейка тут, как и положено. 29 205. С воскресенья машина прошла двадцать пять километров. Если бы Матильда ездила в Морет, счетчик показывал бы на сто пятьдесят километров больше. Значит, в понедельник… Ах! Какая же мучительная боль!

Я возвращаюсь к себе. Машинально держусь за бок. Швыряю счета на стол, среди чашек и ломтиков поджаренного хлеба. Матильда одета, накрашена, уже готова бежать к другому. Она поднимает глаза — ее глаза такие темные, что похожи на черную воду бездонного колодца.

— И много набежало? — спрашивает она.

— Само собой.

Она вскрывает два других конверта, подсчитывает сумму, барабаня пальцами по столу.

— Почти сто тысяч, — сообщает она. — Ума не приложу, где нам их взять. В конце концов, как у нас это получается, Серж? Ведь мы с тобой неплохо зарабатываем.

— Зарабатываешь ты!

— Ты, я — это одно и то же… Ну и дерут же они в автомастерской!

Она говорит совершенно спокойно и так естественно, что я на секунду задаюсь вопросом: «А что, если я ошибаюсь? Что, если даю волю своему воображению и позволяю ему себя дурачить?» Однако цифры говорят сами за себя: 29 230, 29 205. Я с отвращением намазываю хлеб маслом.

— Скоро ты опять поедешь в Морет?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Просто так.

В ближайшие дни я буду довольно плотно занят на студии. Так что момент подходящий.

— Может быть, в субботу. Сразу после того, как Жан-Мишель закончит снимать новую коллекцию. Матильда жадно откусывает от своего ломтика. Она все делает с жадностью.

— Как себя чувствует твой отец? Кажется, я забыл тебя спросить, как у него дела.

— Да. Он чувствует себя неплохо. Лгунья!

— Больше всего его удручает невозможность заниматься садом. Мы немножко прошлись, только до вокзала, естественно. Забавно, что он не утратил страсти к поездам!

Я восхищаюсь ею. Искренне восхищаюсь. На ее лице ни капли смущения; ни разу не дрогнули ресницы. Но она не задерживается на теме, которая угрожает стать опасной.

— А ты?.. Что у тебя намечено на сегодня? Самое поразительное, что я смущаюсь, как будто виновный — я сам.

— То-то и оно… У меня намечен обед с Бертье. Возможно, у него найдется кое-что для меня в его новой пьесе.

— Вот было бы здорово! Она ставит на стол чашку, встает, ласково треплет мне волосы.

— Постарайся, чтобы получилось. Я скрещу пальцы на счастье. Увидимся вечером, цыпленочек. Последний штрих губной помады, последний удовлетворенный взгляд на себя.

— Мои ключи!

Я бросаю ей ключи от машины. Хлопает дверь. Половина одиннадцатого. У меня есть время. Я мою чашки и блюдца. Грызу кусочек сахара. И не перестаю думать об ожоге. Это правда, что у некоторых укусов такой же вид. По квартире летают комары. Они залетают из Люксембургского сада. Не могу же я поймать комара и заставить его меня укусить, чтобы сравнить?! Нет, зато я могу… Это может быть болезненно… однако менее, чем неуверенность.

Я раздеваюсь догола. Закуриваю сигарету. Ложусь. Неправильная поза — так пепел упадет мне на грудь. Значит, она не лежала, а сидела. Несомненно, опершись на подушки. Или же… или же курил другой. Я опять отчетливо вижу ожог. Да, он мог произойти только от прямого прикосновения сигареты. Неловкое движение… Мужчина протянул руку, раскаленный кончик сигареты коснулся ее бедра. При таком варианте надо предположить, что они лежали рядом… Он справа от нее. Она наверняка предпочла левую сторону постели, как и дома.

Я укладываюсь на спину. Упираюсь рукой себе в бок, и если забыть, что в руке у меня сигарета, то все объясняется просто. Но эксперимент еще не закончен. Я закрываю глаза. Терпеть не могу физической боли. Кончиками пальцев левой руки я нащупываю верх своего бедра и легонько прижимаю к нему сигарету. Острая стреляющая боль… Нелегко заглянуть самому себе в этот уголок. Я сгибаюсь так, что хрустят позвонки, и вижу красноватый волдырь. Так оно и есть — один к одному. Я выпрямляюсь в изнеможении. Боль вполне выносимая. Что нестерпимо, так это картина двух сблизившихся тел, такое наглядное воспроизведение любовной сцены… «Ах! Я тебе сделал больно, дорогая. Прости меня. Дай-ка…»