Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму - [12]

Шаткая раковина висела на кронштейне на стене под окном, закрытым знакомым листом пластика. Кто-то сделал под раковиной тумбочку из грубо сколоченной фанеры и прикрепил к ней присборенную хлопковую занавеску в цветочек, чтобы скрыть кронштейн и трубы. Горничная постоянно передвигала вещи, когда наводила порядок в ванной, и вечно клала наши зубные щетки друг на друга. Я так и не привыкла до конца, что в доме хозяйничает кто-то еще, но всегда радовалась постиранной одежде, приготовленной еде и чистым комнатам.

Когда мы въехали в этот дом, вода в душе лилась из насадки, закрепленной на стене у двери, и стекала в канализацию на другом конце ванной, возле унитаза. Занавески не было. Такое устройство душа было, конечно, любопытным, но приходилось стоять на мокром полу у раковины и прямо по воде подходить к унитазу. Поскольку мы с Джоном все же предпочитали, чтобы пол был сухим, мы попросили мастеров-лаосцев, работавших в штабе, сделать нам нормальную душевую кабину и выложить ее плиткой. Само собой, мы забыли упомянуть о сливе.

Держу пари, лаосцы хохотали, представляя, как вода поднимается до самого верха плиточной кабины, а затем течет по полу до того же отверстия у унитаза. Мы объяснили, что хотим, чтобы вода уходила прямо из душа. Они проделали в плиточной стенке отверстие, чтобы вода уходила сразу, не поднимаясь до верха кабины. Наконец, мы сумели на языке жестов объяснить, что хотим, чтобы вода сливалась не на другом конце ванной, и они то ли действительно нас поняли, то ли просто решили сделать по-нашему. По сей день я не знаю, как они устроили слив и куда потом уходила вода: может, она сливалась за стену, а может, в цистерну, стоявшую за окном.

Мы называли большой открытый металлический бак цистерной. Раз в неделю его наполняли водой из автоцистерны. Крышки на нем не было, поэтому в него также попадала дождевая вода. Однажды я заглянула в него из окна нашей спальни и тотчас пожалела об увиденном. Внутри росли зеленые водоросли. Скорее всего, в этой ряске и микроорганизмах не было ничего плохого, но такую воду точно нельзя было пить. С тех пор я не могла отделаться от брезгливости и неизменно кипятила, а затем фильтровала воду. Бутилированной воды у нас не было. Вода в ванную на втором этаже подавалась при помощи насоса, который довольно часто отказывал из-за перебоев с электричеством. Это вечно происходило, когда Джон принимал душ перед ужином, и в результате он оставался в мыле. Мы смеялись над тем, какой он невезучий — какое у него плохое пи.

Мы велели горничной мыть все овощи с местного рынка с чистящим средством. Как ни странно, мы с Джоном почти не испытывали проблем со здоровьем — редко страдали от диареи и болей в животе. Забавно, что перед отъездом из Паксе я нашла под раковиной нетронутую бутыль чистящего средства. Видимо, со временем у нас выработался иммунитет к бактериям, содержащимся в свежих овощах, хотя местные использовали в качестве удобрения “нечистоты” (человеческие фекалии).

Как Джон знал по своим проблемам с душем, электричество работало с перебоями. После того как мы некоторое время прожили в новом доме, начальник службы тыла спросил у меня, почему мы расходуем так много электроэнергии. Найти причину оказалось несложно. Я показала ему нашу линию электроснабжения: кабель отходил от стоящего на улице столба и тянулся к дому, но по пути к нему присоединялся десяток других кабелей. Это значило, что мы снабжали электричеством всех наших соседей из местного населения. Мы не стали обрубать лишние кабели, и больше нас с Джоном не спрашивали о большом расходе электроэнергии. ЦРУ предоставляет немало “гуманитарной помощи” таким образом. В конце концов, чтобы мы не страдали от частых перебоев с электроэнергией, у нас во дворе установили большой дизельный генератор, который обслуживал и нас, и наших соседей Роджера и Лору по резервным линиям.

Поскольку “Лендровер” нужен был Джону для работы, он купил мне красный велосипед, на котором я ездила в штаб. На поездку туда и обратно уходило десять минут: я ехала вместе с местным транспортом и пересекала однопутный мост через Седонг. По обе стороны моста стояло по светофору. Когда с одной стороны горел красный, с другой горел зеленый. Ожидая смены сигнала, я всегда вставала в первых рядах, а затем, когда шедший с другой стороны транспорт покидал мост, нажимала на педали и неслась среди остальных велосипедов и велорикш, стремясь как можно быстрее оказаться на другом берегу. Я ужасно боялась, что переднее колесо застрянет в щели между деревянными досками или что я перелечу через руль, наехав на уступ. Но я давила на педали и не смотрела по сторонам. Со мной ни разу ничего не случилось. Шлема у меня не было. Учитывая, что в 7:15 утра, когда я выходила из дома, термометр уже показывал больше 30 градусов, на работе моя одежда быстро высыхала — переодеваться казалось бессмысленным.

Я любила свой велосипед, хотя на нем и была всего одна передача. Мне также нравилось наблюдать за уличной жизнью: женщины с корзинами на голове то и дело приседали, прикрываясь длинными юбками, чтобы пописать прямо на обочине; мужчины справляли нужду у деревьев и стен; босоногие дети играли вдоль дорог. К рулю моего велосипеда была приделана корзинка, поэтому по дороге домой я покупала свежий и теплый французский хлеб. В хлебе было немало черных точек — мертвых жучков, — но большинство из них мы выковыривали. Впрочем, мне было очень сложно довезти теплую буханку домой, не отломив ни кусочка.