Вдова села - [15]

На судебное разбирательство явилась вся деревня, вернее — весь сельскохозяйственный кооператив. Одни только свидетели заполнили четыре ряда широких скамей, и, в сущности, за исключением дежурного милиционера и врача, все были свидетелями защиты.

На скамье подсудимых между двумя охранниками сидела покушавшаяся на убийство женщина, одетая в черное, сидела очень прямо, словно и в эту минуту она держала на голове корзину с едой, предназначенной для работающих в поле. Подсудимой было пятьдесят лет; из-под черного платка, низко надвинутого на лоб, виднелись только суровые, устремленные в одну точку глаза, узкие губы и маленький строгий подбородок. Лицо поражало какой-то противоестественной жестокостью. И в то же время в ней чувствовались внутренняя собранность, достоинство, честность — женщина, немало изведавшая и умудренная жизнью, как бы представляющая эпоху матриархата. Странно было видеть ее в окружении бездушных ружей охранников.

В середине первого ряда, то есть почти за спиной у матери, сидел ее сын: молодой человек двадцати шести лет, с тонкими, мягкими чертами лица. На нем — темно-серый воскресный костюм новомодного покроя: брюки дудочкой, просторный пиджак с покатыми плечами, застегнутый на одну пуговицу. Лишь руки, костистые и натруженные, выдают, что парень привык к крестьянской работе. Время от времени он украдкой и как бы случайно подносит кулак к глазам и трет их: парню стыдно, но глаза его через секунду снова наполняются слезами, как водосборный бассейн.

Поговаривали, что назначенный ранее комитатский прокурор не справился с делом и пришлось обращаться за помощью в Будапешт. Во всяком случае, молодого человека в очках и с реденькой шевелюрой — теперешнего прокурора — не знал никто из односельчан. О защитнике, представительном мужчине средних лет, знали больше: он был давним покупателем обвиняемой, еще с тех времен, когда женщина с неизменной корзинкой крестьянской снеди на голове поутру пешком отправлялась в комитатский центр, чтобы «наторговать» деньжат. (Крестьянка, конечно, не деньгами торговала, а выручала небольшие суммы за свой товар, но такого рода операцию в здешних краях называют именно так. И про дом тоже не скажут, что его строят, принято говорить «они строятся».)

Защитник рассчитывал сбить срок до десяти лет.

Подсудимая вообще ни на что не рассчитывала. Ей было все равно. Она совсем не думала о том, что с ней будет после суда, но даже если бы и думала, то ей было безразлично. В душе ее все перегорело.

Парию хотелось, чтобы мать оправдали… Нет, вернее, даже не этого ему хотелось. Хотелось, чтобы ему вернули мать. Но эта женщина, которая собиралась убить его… разве она ему мать! Сыну хотелось, чтобы всей этой истории вообще не было. Но она случилась, так чего же ему теперь хотеть? И глаза его снова наполнялись слезами, как колодец водой.

Судья, лысый, степенный, и двое народных заседателей: председатель сельскохозяйственного кооператива и уполномоченная женского совета. Начинаются обычные формальности.

— Подсудимая, встаньте.

Женщина встает.

— Ваше имя?

— Жена Яноша Тёрёка, в девичестве Мария Кути.

— Возраст?

— Родилась в тысяча девятьсот девятом.

У прокурора вопрос. Судья не выказывает удивления, видимо, между ними это было оговорено заранее. Он разрешает задать вопрос:

— Вы жена Яноша Тёрёка или вдова Яноша Тёрёка?

— Жена Яноша Тёрёка, — слышится спокойный ответ.

— Следовательно, ваш муж жив?

— Жив.

— Вы живете вместе?

— Нет.

— Сколько времени вы не живете вместе?

— Пятнадцать лет.

— Почему вы не живете вместе?

— Потому что он еще не вернулся домой.

— Откуда не вернулся?

— С войны.

Голос женщины дрогнул. В зале мертвая тишина.

— Ваш супруг находится в плену?

Женщина не отвечает.

— Вам известно его местонахождение?

— Неизвестно.

— Следовательно, ваш супруг пропал без вести?

Женщина отвечает не сразу:

— Я вообще не получала никаких вестей… Ни во время войны, ни после… И никто из тех, кто был с ним вместе на фронте, ко мне тоже не приходил… Ко всем приходил кто-нибудь, даже к тем, у кого… — здесь женщина запинается, точно не решаясь вымолвить вслух, как бы не накликать беду, — даже к тем, у кого… Вот и к Богнарам… Прошлый год… из Австралии… А от моего ни слуху ни духу.

— Когда вы в последний раз получили известие от мужа или о муже?

— Я не получала… ни разу… Когда уходил, сказал, что вернется. Вернется, и все тут.

— Прошу вас подробнее, что еще он сказал, когда уходил? — Прокурор навалился на край стола, глаза его впились в глаза женщины, на стиснутых кулаках вздулись жилы, у крыльев носа блеснули капельки пота. — Что еще он сказал? Постарайтесь припомнить все подробности… Ночью их провозили через село… Железнодорожная станция была полностью затемнена, в вагонах тоже нигде не было света… Вы в мешочке передали ему харчи на дорогу: каравай хлеба, шмат сала, килограмм сахару…

Женщина вспоминала, по ее блуждающим глазам было видно, что она далеко отсюда в кромешной тьме стоит на станции у огромного замершего эшелона… дала ему свитер и две пары теплых носков…

— Ваш муж соскочил с поезда, — продолжает тоном гипнотизера прокурор, — обнял вас и тут же прыгнул обратно в вагон, потому что состав стоял всего минуту. Что он вам тогда сказал? Что?