Вдова - [53]

Даша завистливо разглядывала дом. Хотелось ей, господи, до чего ж хотелось получить квартиру. Нарочно на завод пораньше вышла, чтоб поглядеть, закончена ли стройка. Надежда у Даши на новую квартиру была: дом назывался стахановским, и они с Василием были стахановцами — приходились дому, стало быть, однофамильцами.

Народу на улице становилось все больше, время близилось к последнему гудку, и Даша, вздохнув, собралась двинуться на завод, как вдруг дверь ближнего подъезда отворилась и из нового дома вышел директор завода. Даша с недоумением глядела на высокую его фигуру в просторном сером пальто и пыжиковой шапке. Что делал он в этом незаселенном доме в ранний час?

Директор тоже заметил Дашу, и она поздоровалась. Дубравин улыбнулся, прищурился с хитринкой, поманил Дашу рукой.

— Поди-ка сюда, Даша...

У Даши сердце беспокойно прыгнуло. Что, если попросить сейчас квартиру? Василий не велел просить, да случай такой удачный... С поклона голова не отвалится.

— Идем, — сказал Дубравин, — идем, поглядим наш дом.

«Кабы — наш», — недоверчиво подумала Даша. Она решила повременить пока с просьбой и пошла следом за директором.

Он вернулся в тот подъезд, из которого вышел, и стал подниматься по просторной каменной лестнице. Даша шла за ним. В правой руке директор держал мел. На что мел-то?

Но едва оказались на первой площадке, как Даша сообразила — зачем. На каждой двери была четко написана фамилия. «Угрюмовы», — прочла Даша на одной двери. Угрюмовым дали. Так, может, и нам... Директор поднимался выше, и Даша поднималась за ним. И с каждой ступенькой веселее и тревожнее билось у нее сердце. На что б высоко лезть, если поглядеть только? Поглядеть и здесь можно...

Вот и третий этаж. Даша сначала увидала дверь, что прямо перед лестницей — незнакомая фамилия была на двери. А потом взглянула направо. Крупно, ясно на двери было написано: «Костромины». Даша разглядывала белые буквы, верила и не верила, что видит свою фамилию. Спохватившись, оглянулась на Дубравина. Он улыбался, и смуглое его лицо в полумраке лестничной площадки светилось чистой, доброй радостью.

— Ордера завтра будем торжественно вручать, на собрании.

— Верю и не верю, — растерянно проговорила Даша. — Иван Иванович, зачем вы сами-то надписывать взялись?

— Помечтать захотелось, Дашенька, как тут люди будут жить. Взял список и пришел... Как думаешь, хорошо будут жить новоселы?

— Да в этаком-то дворце совестно жить без радости, — горячо проговорила Даша.

— И я так думаю, — согласился директор.

Стахановский дом заселяли весело. На пустыре поставили скамейки, и духовой оркестр неутомимо играл польки и марши. Дирижер в теплой куртке и в валенках бойко махал палочкой, помогал этой маленькой палочке и головой и всем телом, приседал и распрямлялся, то вытягивался на цыпочки, то с лихостью дергал руками.

Под музыку подъезжали к дому грузовые машины, под музыку стахановцы втаскивали по лестницам перины и лоскутные одеяла, тазы и кастрюли, узлы и сундучки. Каждая квартира была обставлена мебелью, которую завод дарил своим передовикам. Две кровати с никелированными спинками и гардероб в спальне, столы и стулья и даже большое зеркало на ножках. Ольга потом на новоселье сказала Даше, что зеркало это называется трюмо — было такое у инженера, когда она жила в домработницах.

К вечеру из всех окон стахановского дома вкусно пахло пирогами. Первые звуки баянов робко пробились в сумерках с третьего этажа. Где-то грянула песня. А когда темнота окутала город и в небе, точно шляпки новых гвоздей, засверкали звезды, четырехэтажный дом уже весь гремел музыкой и песнями, топотом и выкриками, частушками и звоном балалаек, беспечным хмельным весельем.

Марфа принесла Костроминым столетник в глиняном горшке, расцеловала Дашу и Василия. Подмигнула Даше:

— Сладкий у тебя мужик.

— Парнишка-то у тебя с кем? — спросила Даша.

— Старики нянчатся.

Марфа давно ушла из барака — подыскала комнатку на окраине города у одиноких стариков. Перед тем, как поселиться, предупредила их: «Я баба одинокая, а горячая. Когда мужичка приведу погостить — не посетуйте». «Без скандалов чтоб», — попросил старик. «У меня не поскандалят», — заверила Марфа.

Мужичков Марфа приводила тихих, старики только по шепоту за стенкой догадывались, что Марфа ночует вдвоем. А когда родила Кузьму, одинокие хозяева взялись нянчиться с ним, как с родным внуком, даже отговорили Марфу отдавать сына в ясли. Если у Марфы спрашивали, кто приходится Кузе отцом, она отшучивалась: «Откуда я знаю? В темноте варганила. В темноте все мужики одинаковы».

Пришла Ольга, отложив ради праздника свой дипломный проект. Была она по-прежнему тоненькая, волосы носила короткие, по-мальчишечьи, а глаза казались усталыми и грустными. Подняла на руки Нюру, прижала к груди:

— А у нас с Наумом нету. Так и проживем бездетными.

— Будут еще, — сказала Даша.

Василий пригласил на новоселье двух машинистов с женами и Степана Годунова. Степан отслужил действительную и вновь поступил на завод, откуда изгнали его перед самым пуском. С Василием они вместе играли в драмкружке.

— Не к добру эти хоромины, — говорила, склонившись к Любе, бабка Аксинья. — Разбалуются люди. Какая ж это жизнь — ни по воду, ни до ветру из жилья выходить не надобно. В баню захотел — и баня тебе тут же, поверни кран да купайся. Лень нападет на баб от такой жизни, попомни мое слово.