Он шел по шоссе в ясный солнечный день, у его ног плясала короткая тень, он шел упругим шагом от одного освещенного солнцем участка дороги к другому.
Он поднял руку, просигналив проезжавшей мимо машине, но та не остановилась.
Потом показался большой красный автобус, натужно ревевший на подъеме. И Тати ему сделала знак глазами.
Вдруг он встал, подумав о чем-то другом. Он открыл дверь во двор. Медленно начинался тусклый рассвет. Он подошел к инкубатору, откуда раздавалось щебетанье цыплят. Стало быть, они уже появились. Одни пытались освободиться от разбитых скорлупок, а другие уже стучались клювами, стремясь разбить свои темницы. Тати была бы довольна.
Вино ли он выпил? На столе стояли две пустые бутылки. Вторая была из-под водки.
Нужно предупредить Фелицию. Пусть придет.
Он рухнул и, словно идя ко дну, заснул.
Около десяти часов утра на велосипедах приехали жандармы, которых вызвала Франсуаза, обеспокоенная тишиной в доме, где лишь надрывно мычали и били копытами коровы. Его нашли лежащим близ корыта, где он каждое утро готовил корм для птицы.
Он спал. На его щеке сидела муха, и только приоткрывались, выпуская алкогольные пары, губы, надутые как у ребенка, как у Фелиции.
Его разбудили, толкнув ногой в лицо и в живот. Он сморщился и, открыв глаза, узнал жандармов.
— Ах да! — произнес он, силясь подняться.
Потом попросил:
— Не бейте меня.
И наконец, встав и покачиваясь, произнес:
— Я устал! Я так устал…
