Вдова Кудер - [28]

Жан очистил три картофелины и бросил их в ведро с чистой водой точно так же, как это делали другие.

Он поднял голову, почувствовав, что перед ним кто-то стоит, и увидел Фелицию, с трудом сдерживавшую улыбку, несмотря на обуревавшее ее беспокойство. Что она хотела ему сказать? Ему тоже захотелось улыбнуться. Он ведь впервые видел ее без ребенка на руках, и она, казалось, не находила места рукам.

— Тете не хуже? — наконец спросила она, приняв серьезный вид.

— Ей неважно.

— Доктор ведь приходил, правда? Что он сказал?

— Он выписал рецепт.

Он почувствовал, что она заглянула в кухню и удивилась, обнаружив там порядок. Ей больше нечего было сказать, и она не знала, как уйти.

— Жан! Жан!

Тати звала его, услышав голоса. Он встал, уронив на землю две картофелины.

— Кто там, Жан? Это она?

— Да, приходила Фелиция.

— Это мать ее послала. Они там с ума сходят со страха. Ты, надеюсь, не сказал, что со мной все не так серьезно?

— Я сказал, что вам стало хуже.

— Зачем ты вообще с ней говорил?

Бедная Тати! Она и так-то была некрасивой. Она это знала и страдала от этого. И тем не менее она не могла удержаться от взгляда, полного ревности.

— Ты больше ничего ей не говорил?

— Нет. Вы позвали, и я сразу поднялся.

— А чем ты занимался?

— Чистил картошку.

Она немного смягчилась, но тут же грустная мысль пришла ей в голову:

— Тебе, наверное, надоело?

— Надоело что?

— Ну… ты меня понимаешь… Ведь тебя все это не касается. А мне-то…

Она чуть не разрыдалась. Она исходила потом в кровати, укутанная фланелевым одеялом и бинтами.

— Я о другом подумала. Думаю об этом с утра. Если твой отец узнает, что ты здесь! А ведь он узнает! Твоя сестра, хоть и живет в Орлеане, ему скажет. Он приедет за тобой. Такой гордец вряд ли допустит, чтобы его сын…

И тут же она задала вопрос, который, по-видимому, долго вертелся у нее на языке:

— Жан, зачем ты это сделал?

— Сделал что?

— Сам знаешь, что я имею в виду. Ты вылез из автобуса и помог мне донести инкубатор. Потом остался. А теперь я называю тебя на «ты», сама не знаю почему.

— Глупая вы, Тати! — вымолвил он, чтобы скрыть смущение. — Вам лучше отдохнуть.

— Я хотела попросить тебя об одном. Поклянись, что не откажешь.

— Хорошо.

— Нет! Поклянись! Ты ведь знаешь, как мне плохо. Лежу тут одна. Как ни прислушиваюсь, все равно ничего не слышу. Клянешься?

— Клянусь!

— Что не откажешь? Так вот, обещай мне, что в любом случае, что бы ни случилось, ты не уедешь, не предупредив меня.

— Ладно. К тому же мне и не хочется уезжать…

— Поклянись своей матерью!

— Клянусь.

Внезапно она погрустнела:

— Тебе не противно делать здесь все, что ты делаешь?

— Да нет, это даже забавно.

— А если тебе надоест? Ладно, иди. Ты, наверное, голоден. Что ты собираешься есть?

— Яичницу. Потом картошку и кусок ветчины.

— Принеси мне немного яичницы. Завтра я постараюсь встать. Правда, доктор велел мне не двигаться, если я хочу поправиться.

Она снова позвала, когда он уже спускался вниз:

— Жан! Я хотела еще сказать тебе… Наверное, я тебе надоедаю, да? И если Фелиция крутится вокруг тебя…

— Не волнуйтесь! У нее нет никакого желания крутиться около меня. Она меня ненавидит.

И он отправился варить картошку.

* * *

Он не стал дожидаться, пока она позовет. Поднялся, осторожно приоткрыл дверь, боясь потревожить ее сон, но в очередной раз наткнулся на ее вполне ясный взгляд.

— Я закончил. Что-нибудь еще нужно сделать?

— Дождь еще не кончился?

— Скорее уже какой-то туман.

— Ты хочешь еще чем-то заняться? Жаль, что не могу тебе показать, где что лежит. Знаешь, Жан, никто бы для меня столько не сделал, сколько делаешь ты. Даже моя мать, которая только и думала меня куда-нибудь пристроить, чтобы освободиться от лишнего рта! Она даже не побеспокоилась узнать, в каком доме я живу. Тебе не попадался на глаза окуриватель?

Он отрицательно покачал головой.

— Он в сарае. Это такая гармошка с длинным шлангом. Внутри, наверное, еще осталась сера. Если нет, то возьми коробочку на подоконнике. Коробку из-под печенья. В ней желтый порошок. Только не ошибись. Наполни емкость, соединенную с гармошкой.

— Понял. И что я должен окурить?

— Виноградник, что у изгороди.

Он занялся окуриванием после полудня. Скитаясь по сельской местности, он часто видел крестьян, работавших в своих садах. Его всегда удивляли их спокойствие и безмятежность. Он не знал, чем они занимаются, и замечал разве что верхнюю часть тела, помятые шапки да погасшие трубки.

Теперь ему предстояло стать таким же крестьянином, и он знал, что Фелиция наблюдает за ним и Франсуаза тоже иногда поглядывает на него.

Старик же с отсутствующим видом слонялся около своих коров. Он даже наклонился, чтобы переставить колышек и распутать намотавшуюся цепь.

— Папа! — крикнула Франсуаза, забыв, что старик ничего не слышит.

— Фелиция! Сходи-ка за дедом. А то он уйдет через мост.

Окурив серой все виноградные кусты, Жан вернулся в кухню, налил стакан вина и выпил его, не отходя от стола.

— Это ты? — крикнула Тати.

«Смертный приговор…»

Эти слова вновь беспричинно пришли ему на ум, и настроение сразу упало.

— Почтальон не приходил? Обычно он приходит в три часа.

— Я его не видел.

— А мне послышалось. На столе нет письма? Вот уже две недели от Рене ничего нет. Может, его наказали? Дай мне воды, Жан. От тебя пахнет серой. В глаза-то не попало? А то будешь мучиться целый день, и назавтра глаза покраснеют.