Вдова Кудер - [27]

— Там никого нет? — спросил он с досадой.

— Там Тати. А я отводил коров на лужайку.

Доктору, видимо, не понравился устоявшийся запах кухни, и он молча поставил саквояж на стол.

— У вас есть кипяток?

Он неторопливо и тщательно намылил руки и потом безнадежно долго вытирал их.

— Где она?

Ни одного лишнего слова. Он неодобрительно посмотрел на всю окружающую обстановку, на скрипящую лестницу, на комнату Тати и на саму вдову, со страхом ожидавшую его появления.

— Нельзя ли дать больше света?

— Я могу зажечь керосиновую лампу или свечу, — сказал Жан. — Здесь нет электричества.

— Откройте окно.

И поскольку Жан остановился у изголовья кровати, добавил:

— А вы чего здесь ждете?

Уж не тот ли это был врач, у которого муж Билли провел воскресное утро?

Жан спустился покормить кур и кроликов. Чтобы срезать травы, ему пришлось пройти в глубь сада, откуда он слышал доносившиеся из окна стоны и жалобные вздохи. Вернувшись, он уже не услышал никаких звуков. Окно на втором этаже было по-прежнему открыто. Его удивила эта тишина, и вдруг он услышал шум отъезжавшего автомобиля.

— Ты здесь, Жан?

Когда он подошел к ней, она сказала:

— Бедный Жан! Я все думаю, как ты справишься. Кажется, мне придется пролежать не меньше недели.

— Что он нашел у вас?

— Он не сказал… Оставил рецепт на столе… Он хотел знать, как это произошло. Я сказала, что упала, спускаясь в погреб, и наткнулась на бутылку. Ты покормил кур? Кудера не видел, когда ходил в деревню?

— Он сидел на пороге дома…

— Они его стерегут! — злорадно произнесла она. — Понимают, что, если хоть на минуту выпустят его из виду, он вернется сюда… И все-таки он вернется! Я его знаю! Что касается рецепта… Слушай… Ты сходишь на шоссе… Когда будет проходить автобус, отдашь рецепт и деньги водителю. Возьми сто франков в супнице. Если бы ты сам поехал в Сент-Аман, мне было бы неспокойно… одной в доме.

Теперь, после визита врача, ее огромная голова пугала его меньше.

— Послушай, Жан! Они ведь наверняка видели, как врач выходил из дома. Теперь они гадают, что я ему сказала. Да если бы я захотела, я могла бы отправить их за решетку. Но я сделаю по-другому. Вот увидишь.

— Что увижу?

— Что они сделают. Не стоит им говорить. Наоборот! Пусть мучаются от страха. Только привяжи коров чуть подальше.

Он подождал, пока опустят мост после баржи, прошедшей мимо него; на палубе вязала женщина, укрыв от дождя спину мешком.

С этого момента все пространство как бы состояло из одинаковых теплых, бархатных, вкусных крупинок. Пожалуй, даже время, как и трудно различимые капли дождя, накрывало людей и все вокруг.

Фелиция стояла около деда. Она заметила Жана, и тот обратил внимание, что она провожает его глазами. Он забыл молоток и вынужден был вернуться за ним. Он отвел коров чуть дальше, подумав, что к концу дня они окажутся около кирпичного заводика.

Эжен же около шлюза разговаривал со шлюзовщиком, причем оба тоже смотрели в его сторону.

Эжен целыми днями почти ничего не делал. Его обязанности охранника были скорее фиктивными. Но он относился к себе более чем серьезно. В деревенском бистро он обычно говорил громко, стучал кулаком по столу, оглядывая всех присутствующих огромными глазами, казалось говорившими: «Кто считает иначе? Кто не согласен со мной, Эженом Торде, а?»

С утра его зрачки загорались от вина. Он сурово обращался со своими женщинами, как он любил говорить, — с Франсуазой и Фелицией. Садясь, он требовал:

— Принесите мне мою трубку.

Говорил тоном человека, много поработавшего и сгибающегося под тяжестью непосильных обязанностей, которому все должны помогать и оберегать от излишних усилий. Ему обычно было на все плевать. И он часто безадресно повторял:

— Вот свинство!

Иногда, крайне редко, когда находился в хорошем настроении, он позволял себе немного покопаться в саду и тут же звал:

— Франсуаза! Фелиция! Кто-нибудь! Привезите тачку! Ну, ты, бездельница, принеси грабли!

* * *

Тати не ошиблась: они действительно испугались. Франсуаза суетилась в кухне, испуская тяжелые вздохи. Ребенка посадили на подстилку в уголке.

— Фелиция, что он там делает?

— Перегоняет коров на другое место. А теперь направляется домой.

— Он сюда смотрит?

— По-моему, да.

— Как он выглядит?

— Да никак.

— Твой отец не должен был этого делать. Он все время молчит, но уж если за что-то возьмется, так держись! Фелиция! Не сходить ли тебе туда?

— Ты хочешь, чтобы я с ним поговорила?

— Даже не знаю. Я беспокоюсь. Я видела, она вызвала врача…

Жан догадывался о таких разговорах. Вообще, он старался много не думать; в его голове время от времени проносились обрывки мыслей, которые никак не связывались между собой.

Ему захотелось картошки, пришлось ее почистить. А почему бы и нет? Он расположился у открытой двери, как Тати, как все деревенские женщины в теплый период года, когда нет необходимости греться у огня. С тихим шорохом качался медный маятник. Было уже одиннадцать часов. Ему еще нужно было добавить воды в инкубатор, а потом, в полдень, встретить на шоссе автобус и получить лекарство.

Дорога была пустынной. На земле, выгоревшей под солнцем добела и приобретшей теперь теплый цвет подгоревшего хлеба, виднелись следы красноватых улиток. Кое-где на деревьях, обрамлявших дорогу, под тяжестью воды свешивались листья, с которых стекали крупные капли.