Вдова Далила. Ужас - [38]

— Суд идет!

Послышался шум отодвигаемых стульев, топот ног, кашель, несколько восклицаний «тише, тише!», а затем водворилось глубокое и торжественное молчание. Председатель приказал ввести обвиняемого. В этот момент образовалась такая давка, что одна молодая женщина, взобравшаяся на барьер, потеряла равновесие и упала.

Онэсим Кош вошел… Он был страшно бледен, но держался спокойно и непринужденно. Когда дверь отворилась перед ним, он в последний раз сказал себе: «Я буду говорить, я хочу говорить!»

Он обвел толпу глазами и не увидел ни одного дружелюбного лица. Во всех устремленных на него взорах он прочитал лишь жестокое любопытство людей, пришедших сюда посмотреть, как мучают человека. Все выглядело так, словно люди пришли в зверинец в надежде, что звери разорвут на их глазах своего укротителя. Но Кош не почувствовал ни возмущения, ни ненависти.

Наступает момент, когда нравственные мучения и физическая усталость так велики, что человек утрачивает силу страдать. Каждое существо имеет способность ощущать боль только до известной степени; когда боль переходит границы, наступает бесчувственность. Кош подумал, что дошел до этого предела. Если бы в тот вечер, когда он протелефонировал «Свету» свою великую новость, кто-нибудь сказал ему: «Вот какое любопытство вы возбудите!» — он встрепенулся бы от радости. Теперь же он испытывал только беспредельную усталость и какое-то отупение. Он чувствовал, что над ним тяготеет судьба; ему оставалось только смириться и ждать.

Ясным и твердым голосом назвав свой возраст и род занятий, он сел в ожидании, когда прочтут текст обвинения. Этот акт с нагроможденными против него уликами казался ему страшнее, чем самый ужасный допрос. По мере того как читали обвинение, репортер понимал, что мнение судьи невозможно будет поколебать. Несмотря на это, он думал про себя: «Если я захочу говорить, то опровергну все их доводы. Но смогу ли я заговорить?»

Допрос прошел довольно невыразительно; все надеялись на сенсационные показания, поскольку некоторые газеты утверждали — «из верных источников» — что обвиняемый ждал суда, чтобы что-то сказать. Но на все вопросы Кош неизменно отвечал:

— Не знаю, не понимаю, я не виновен…

Когда председатель заметил ему, что он рискует, репортер только пожал плечами и прошептал:

— Что делать, господин председатель, я не могу сказать ничего другого…

И репортер снова погрузился в свое безучастное спокойствие. Когда стали вызывать свидетелей, он вышел из оцепенения, и его до сих пор равнодушный взгляд сделался более ясным. Опершись локтями на колени и положив подбородок на руки, Онэсим слушал показания.

Первым был вызван Авио, секретарь редакции «Свет». Он рассказал, каким образом Кош покинул редакцию, после того как взял на несколько часов расследование дела в свои руки. На вопрос председателя, не узнал ли Авио по голосу того, кто разговаривал с ним по телефону в ночь убийства, секретарь убежденно ответил: «Нет». Авио прибавил еще несколько подробностей: назвал сумму, которую репортер получил в кассе, час, когда он видел его в последний раз, и заметил, что Кош показался ему очень странным во время последнего разговора. Но все его показания имели второстепенное значение. Служанка Коша рассказала все, что знала, о привычках своего бывшего хозяина. Она сообщила, как нашла запачканную кровью рубашку, разорванную манжетку и золотую запонку с бирюзой. Все это показалось ей подозрительным, и если бы не скромность, требующая, чтобы прислуга не вмешивалась в дела господ, она гораздо раньше поделилась бы своими догадками с правосудием.

После нее вызвали мальчика, служащего в редакции; ювелира, у которого были куплены запонки, и почтальона, три или четыре раза носившего Кошу письма в дом номер двадцать два. Но все эти свидетели не сообщили ничего нового. Судебный эксперт сделал доклад, пересыпанный терминами и цифрами, из коих в конце концов можно было вывести, что причиной смерти старика был удар, нанесенный ножом, который, задев грудную кость, рассек сонную артерию и остановился у ключицы.

Оставался еще один свидетель — часовщик. Его вызвали, чтобы он осмотрел часы. Их нашли опрокинутыми на камине в комнате, где было совершено преступление. Его почти никто не слушал, кроме Коша, не пропустившего ни единого слова из краткого и точного показания мастера:

— Часы, данные мне для освидетельствования, очень старинного образца, но, несмотря на это, находятся в отличном состоянии. Скажу даже, что таких солидных часов теперь в продаже не найти. Стрелки стояли на двадцати минутах первого. Поскольку подобные часы заводятся раз в неделю, а эти имели еще завод на сорок восемь часов, то они, судя по всему, остановились вследствие того, что их опрокинули и маятник, лежа на боку, не мог больше двигаться. Достаточно было поставить их и слегка подтолкнуть маятник, чтобы они опять пошли. Из всего сказанного я делаю вывод, что час, указанный стрелками, указывает нам на время, когда часы были опрокинуты.

— Значит, преступление было совершено именно в это время, — рассеянно заметил председатель.

На этом закончился допрос свидетелей и был сделан небольшой перерыв. После перерыва слово было дано прокурору Республики.