Вдова Далила. Ужас - [31]

Репортер встал, подошел к окну и, слегка отодвинув штору, осторожно выглянул на улицу. По тротуару медленным шагом взад-вперед ходил человек. Боясь, что он поднимет на него глаза, Кош попятился назад, не переставая наблюдать за незнакомцем; тут ему опять показалось, что человек посмотрел на него. Холодный пот выступил у Коша на лбу. Сомнений не оставалось: этот человек поджидал кого-то, за кем-то следил, и этим кем-то, судя по всему, был он, Кош! Репортер хотел прогнать эту нелепую мысль, но не мог избавиться от нее.

Перед лицом опасности человек, чувствуя свою слабость, становится ребенком. Детство оставляет такой глубокий след, что младенец говорит в нас всякий раз, когда в силу различных обстоятельств ослабевает рассудок. Разум Коша, измученный волнениями ночи, слабел и омрачался.

Репортеру начинало казаться, будто все, что он переживает, существует лишь в его воображении, а вокруг него царят незримые призраки. И в эту страшную минуту он невольно начал вести себя как преступник. В детстве, играя сам с собой в войну или охоту, он изображал одновременно и генерала, и солдата, и охотника, и зверя, переживая попеременно их волнения, пугаясь звука своего собственного голоса и угрозы своей собственной руки. Перед воображаемым зрителем, которым опять же был он сам, он разыгрывал страшные и неведомые драмы, рождавшиеся в его детской душе.

Теперь, в этой зловещей игре, Онэсим Кош играл роль преступника. Он знал, что за ним следят с улицы. Перед домом по-прежнему ходил полицейский. Другие пробирались по лестнице. Репортер слышал, как ступени скрипят под их шагами. Шум то прекращался, то возобновлялся снова. Сдавленный шепот временами достигал его слуха. Вскоре Кош смог различить слова:

— Он здесь… Осторожно… Не шумите…

Но вдруг все стихло… Как быть? Репортер был окружен со всех сторон… Под его окнами расставили стражу. Около камина находилась дверь, которая вела в соседнюю комнату, но она была забита двумя железными болтами — выломать ее у Коша не хватит времени… Так что же делать? Дождаться, пока отворится дверь на лестницу, и броситься на нападающих? Да, только это и оставалось…

Онэсим взял револьвер, снял его с предохранителя и, притаившись около окна, принялся ждать… Голоса становились все яснее. Мужской голос произнес:

— При малейшей попытке… Поняли?..

Все стихло. Даже на улице не стало слышно стука колес. Жизнь будто разом остановилась. Из соседней комнаты отчетливо доносилось тиканье будильника. Вдруг кто-то постучал в дверь. Кошу показалось это вполне естественным, хотя ему ни на минуту не пришла в голову мысль, что стучать может лакей. За дверью стояли слуги закона. Репортер затаил дыхание и сжал в руке револьвер. Вновь раздался стук: опять молчание; вдруг дверь распахнулась. Кош был абсолютно уверен, что дверь будут выламывать, поэтому стоял как громом пораженный — он совершенно забыл, что ночью не позаботился запереть ее. Он едва успел направить на вошедших револьвер, как его уже схватили за плечи и принялись выкручивать за спину руки. Боль была такой сильной и неожиданной, что Кош выронил оружие и, не сопротивляясь, позволил надеть на себя наручники. Тогда только он понял, что произошло, понял, что игра превратилась в действительность и что он арестован. Он продолжал стоять, так грубо пробужденный от своего сна, что самые необычайные события больше не удивляли его. Мало-помалу с настоящим пониманием вещей к нему вернулось и хладнокровие; он услышал насмешливый голос пристава, обращенный к нему:

— Поздравляю вас, господин Кош!

Этого голоса было достаточно, чтобы вернуть его на землю. И странное дело: репортер почувствовал облегчение. То, чего он так боялся в течение четырех дней, наконец совершилось: его арестовали! Теперь он сможет отдохнуть и заснуть спокойным сном невинного человека, которому не мерещатся кошмарные видения. В первый раз после ночи убийства он наконец-то ясно почувствовал, что близок к своей цели. Теперь-то и начнется его восхождение по карьерной лестнице. Напряженное выражение незаметно исчезло с его лица, и он улыбнулся с презрительной насмешкой.

Полицейские обыскали Онэсима Коша с головы до ног, перевернули тюфяк, подушки, простыни. Лишь после этого пристав произнес:

— Теперь в путь.

— Позвольте, — сказал Кош и обрадовался, вновь услышав твердость в своем голосе, — не будет ли нескромностью с моей стороны спросить вас, что все это означает?

— Разве вы сами не догадываетесь?

— Ваши люди бросились на меня, связали, надели наручники… но я совершенно не понимаю, в чем причина такого насилия. Надеюсь, что мне все это объяснят. Сколько бы я ни напрягал свою память, я не могу припомнить, чтобы совершил что-либо предосудительное. И если бы даже я и был виновен в каком-нибудь пустячном проступке, то вы бы не явились арестовать меня в сопровождении десяти полицейских, из которых один, — прибавил он, указывая на Жавеля, — был настолько любезен, что не расставался со мной со вчерашнего вечера.

Он говорил так спокойно и уверенно, что была минута, когда Жавель, пристав и все остальные подумали: «Это невозможно! Здесь кроется какая-то ошибка…» Но им тотчас пришла на ум одна и та же мысль: «Если этот человек не виновен, то почему он встретил нас с револьвером в руках?»