Вдоль по лезвию слов - [82]

– Всё нормально, – отозвался Филлис.

Никакой напряжённости. Сейчас, в момент наибольшей опасности, сказались долгие часы тренировок. Все были хладнокровны. Деггет тут же стал снова корректировать скорость, Филлис по-прежнему проверял расчёты капитана. Малкин и Борхес сидели и ждали.

Борхес знал, что проход не может не открыться. Они не могут остаться тут навсегда. Не могут.

* * *

Проход не открылся и в третий раз. Более минуты после прохождения контрольной точки в кабине висело тягостное молчание.

– План «Б», – сказал Борхес.

Деггет поднялся и, не говоря ни слова, стал вводить программу посадки. Малкин спросил:

– Сколько будет работать сигнальный буй?

– Ты хочешь услышать это ещё раз? – переспросил Филлис.

– Да.

– Сто часов.

– Спасибо.

Деггет нажал последнюю клавишу и сел в кресло.

– Что ж, джентльмены. Всё не так и плохо. Мы станем первыми землянами, ступившими на другую планету, которая пригодна для жизни.

– Он пригодна для жизни только по теориям наших замечательных учёных… – сказал Малкин.

– …которые очень точно рассчитали точки открытия гиперпространственных переходов, – продолжил Филлис.

– Не будем о плохом, – попросил Деггет. – За нами прилетят.

– Надеюсь, – угрюмо отозвался Малкин.

– Уверен, – шёпотом произнёс Борхес.

Корабль тряхнуло. Он сходил с орбиты и направлялся к поверхности планеты. Космонавтов прижало к креслам, но не очень сильно: искусственное тяготение позволяло во многом решить проблему перегрузок. Сверкающий болид падал вниз, рассекая слои атмосферы. Обзорный экран потемнел, ничего не было видно.

«Как нас встретит Этрея? – спрашивал себя Борхес. – Приветливо? Ласково? Или здесь водятся тигры?»

Если бы космонавты могли выглянуть наружу, они бы увидели планету, точь-в-точь похожую на их родную Землю. Океаны и материки, леса и реки, бесконечные пустыни и влажные тропики – всё это сплеталось и создавало ощущения чего-то родного, потерянного, но обретённого заново, чудесного, волшебного, бесконечного и безграничного.

Борхес представлял себе Этрею именно так, хотя и не мог наблюдать её величественные пейзажи.

А корабль падал, и вот уже включились тормозные двигатели, загудели, заревели, точно доисторические монстры, корабль начал терять скорость, и Борхес зажмурился в ожидании толчка при ударе о поверхность.

Неожиданно наступила тишина. Тишина, показавшаяся Борхесу абсолютной, какая бывает по утрам высоко в горах, когда царит безветрие. Он открыл глаза и посмотрел на обзорный экран. Чернота уже исчезла, и Борхес увидел стремительно несущуюся к нему землю.

Он понял, что произошло. Отказали тормозные двигатели.

Деггет тоже это понял. Он одним рывком отстегнул все ремни, вскочил и стал лихорадочно щёлкать тумблерами на приборной панели. Малкин – именно он, а не Филлис – вскочил вслед за капитаном.

– Сядь! – заорал Деггет.

Малкин отступил назад к креслу. Деггет наконец что-то сделал, и снова раздался рёв. Сердце Борхеса забилось ровнее, и тут корабль встретился с землёй.

* * *

Борхес очнулся и повернул голову. Шея болела, но не смертельно. Внутренности корабля были покорёжены, экраны разбиты. Тем не менее тускло горело красноватое аварийное освещение. Прямо перед Борхесом, исковерканный, изуродованный, вмятый в экран, лежал Деггет. Испанец не мог разглядеть лица капитана, но вида со спины было достаточно. Живые в таких позах не лежат.

Борхес огляделся. Филлис сидел в кресле рядом с ним, привязанный. И дышал. Слава Богу, Филлис дышал. Кресло Малкина пустовало. Борхес огляделся и не увидел русского. Тогда он отстегнулся и встал. Сделав два шага к пульту по наклонному полу, Борхес увидел и Малкина. Тело механика было загнано в рваную дыру в обшивке корабля, прямо за пультом, который оказался наполовину выломан из стены отсека. Сначала испанцу показалось, что рука Деггета пробила экран, но теперь он понял, что руку просто отрезало каким-то металлическим обломком.

Он развернулся к Филлису и стал его тормошить.

– Фил, вставай, – говорил Борхес, – вставай, нужно выбираться…

Филлис лениво открыл глаза и спросил:

– Мы живы?

– Мы – да, – ответил Борхес, – а Деггет и Малкин – нет.

Филлис тотчас очнулся окончательно, отстегнулся и встал, оттолкнув испанца. Он шагнул в панели и обхватил тело Деггета, стягивая его на пол.

– Дег… – шептал он, – Дег, ты…

Борхес не стал прислушиваться. Он подошёл к люку, надеясь, что тот не заклинило. Дёрнул рычаг справа; раздался многообещающий звук выходящего воздуха. С другой стороны, это означало, что переходная камера разгерметизирована и, если атмосфера планеты не так дружелюбна, как утверждали учёные, пути назад уже не будет.

Левой рукой Борхес сжал крестик, а правой дёрнул за второй рычаг. Люк откинулся.

В лицо испанцу брызнул свет. Переходная камера отсутствовала как таковая: её, вероятно, оторвало ударом. Борхес стоял на пороге нового мира.

Кратера от падения корабля почти не было, наверное, торможению способствовали деревья. Борхес смотрел на зелёный, радостный, щебечущий лес, девственный, каких уже не осталось на изувеченной человеком Земле. Он видел удивительные кустарники, напоминающие земные папоротники, но более яркие, листья их переливались всевозможными радужными цветами. Он видел толстые корявые стволы могучих деревьев, он видел их далёкие кроны, а над ними – много выше – яркое радостное солнце, тёплое и уютное, гораздо более живое, чем вечно скрытое смогом солнце Мадрида.