Книга, как правило, говорит сама за себя и не нуждается в биографических подпорках.
То, что Владимир Аренев был террариумистом-любителем, дворником в зоопарке, студентом, а потом и преподавателем Института журналистики; то, что он, к моему изумлению, не переставая жонглирует как минимум десятком творческих дел (проза, антологии, статьи, рецензии, переводы, сценарии…), – всё это может быть интересно читателю, но для книги не так уж важно. О том, «откуда что взялось», Аренев поведает сам – как сочтет нужным – в комментариях к рассказам и повестям, вошедшим в этот сборник.
Например, «Вкус к знаниям» – не столько лавкрафтианский хоррор, сколько страшный сон университетского преподавателя, но рассказ существует сам по себе, а прототипы и интерпретации – за пределами текста. В вашем сознании и в эмоциях.
Умберто Эко говорил, что каждая книга выстраивает своего «идеального читателя» – подсказывает, как ее нужно воспринимать. И каждый опытный читатель стремится увидеть «идеального автора» – не живого человека, не безупречного классика, а своего рода систему, которая организует текст. Только так и можно заметить явные или скрытые подсказки, как именно читать эту книгу, приблизиться к ответу на школьный вопрос: «А что хотел сказать писатель?..» На свободу оценки и толкований «идеальный автор» не покушается.
Каков же «идеальный Аренев»? К чему нужно быть готовым, когда открываешь его книгу?
Прежде всего, писатель Аренев чрезвычайно дотошен. Куда бы он ни устремлялся – в ренессансную Италию или современный Киев, в мир победившего Ктулху, кельтских мифов или даже сказок Корнея Чуковского, не говоря уже о краях, никому прежде не известных, – Аренев должен знать об этих мирах и временах всё. И не только конкретные факты и детали, которые создают иллюзию реальности: его интересует, как это устроено. Внутренние связи. Закономерности и законы. И, конечно же, люди, для которых странный мир привычен с рождения, – или, напротив, те, кто оказался заброшен в невероятное. Первый вариант сложнее, но и интереснее: герои, конечно, ничего друг другу не объясняют, а читатель сам должен собирать кусочки мозаики.
Писатель Аренев экспериментирует с темами и жанрами. Для многих отечественных фантастов это стало привычной игрой, рутиной: та-ак, фэнтези уже была, космоопера уже была… а вот напишу-ка я альтернативную историю! Аренев не раз принимал участие в сборниках на заданную тему (только-только вышла на польском языке его повесть о мире «Ведьмака»), но чувствуется, что для него куда важнее испытать свои силы на новом поле – в конечном счете, раскрыть новые возможности темы, – чем поставить еще одну «галочку» в авторском послужном списке. Потому что писать о новом – значит еще и писать по-новому.
Есть такое трудноопределимое свойство текста, которое тем не менее интуитивно всегда ощутимо: осмысленность. Ее-то русскоязычная фантастика последних лет почти утратила (говорю, разумеется, о той ее части, что издается в жанровых сериях). Аренев – из тех авторов, для которых вопрос «Зачем?» остается важным. Отсюда – этическая и даже порой политическая определенность его книг. Не агитация, не морализаторство – всего лишь то, что называется затертым словом «гуманизм». Ценность человека и человеческого, а не идеологий и систем.
Писатель Аренев верит своему читателю: верит в его способность к пониманию и диалогу. Диалогу не только с книгой – но и с культурой, историей, с другими людьми.
И еще: человек Владимир Пузий, пишущий под псевдонимом Аренев, очень похож на Аренева-писателя. Значит, ему можно верить в обеих ипостасях.
Пройдите по этой дороге туда и обратно.
Человек был весь в пыли; пыль осела на нем, словно бархатистая кожица, и не желала осыпаться. Я смотрел, как он идет ко мне, и выпускал к небу колечки дыма из своей старой трубки. Они получались идеально правильной формы: за столько лет тренировки, сколько их было у меня, можно научиться чему угодно. Между прочим, на путников эти мои колечки производят благоприятное впечатление – люди сразу успокаиваются. Им почему-то кажется, что никто не стал бы так беззаботно сидеть на крыльце и коптить небо, если б тут было опасно.
Человек заметил меня не сразу. Наверное, за прошедшие годы мы с моей избушкой стали очень похожи, и я уже кажусь не более чем ее частью. Он шел, блуждая взглядом по песчаным холмам и пошатываясь при каждом движении. Потом поднял голову, увидел мой домик и замер, как охотничья собака, которая чует уток: весь вытянулся, и я даже подумал, что он сейчас вскинет одну из ног. Ногу он, конечно, вскидывать не стал – просто очень быстро побежал ко мне, поднимая фонтаны пыли.
Я сидел и ждал, прислонившись спиной к нагревшимся за день доскам двери. Просто сидел, вытянув ноющие ноги (к дождю, что ли?), и пускал колечки.
Путник преодолел уже половину пути, когда внезапно остановился, словно с размаху налетел на каменную стену. Постоял, подозрительно рассматривая меня и избушку, а потом спросил – то ли у меня, то ли у чуть подрагивающего от жары воздуха:
