Вдоль по лезвию слов - [30]

«Сын мой, твой рассказ страшен. Но если ты каешься в своём грехе, ты можешь быть прощён. Расскажи, что случилось дальше».

«Я не убил его. Это я понял потом. Я взял несколько вещей из его дома, чтобы сымитировать ограбление. Он не умер…»

«Это облегчает твою вину…»

«…он попал в больницу, он лежал в коме».

«За что ты ненавидел его, сын мой?»

«Это не важно, отец. Важно то, что я пошёл в больницу, когда узнал, что он жив».

«И что ты сделал?»

«Я прошёл в палату, мимо медсестёр, никто не видел меня. Я отключил прибор, который поддерживал ему жизнь. Это произошло вчера».

«Как звали того человека?»

«Его звали… Уильям Киллинсби. Это вы, отец».

Тут запись обрывается. Я переслушиваю её снова и снова и не могу понять. Она датирована вчерашним днём. Вчерашним. Голос на плёнке – несомненно, голос священника, который уже две недели лежит в коме.

Второй голос невозможно не узнать. Невозможно не узнать эти интонации, этот тембр.

Марвин Бланк – это моё имя. Мне двадцать три года. У меня нет постоянной работы. Я не убивал отца Киллинсби, я знаю наверняка.

Кто ты, священник? Ты не человек, я уверен в этом. Мне кажется, я вижу твои проницательные глаза, и в них, глубоко-глубоко, горит огонь. И это вовсе не огонь истинной веры, нет. Это совсем другой огонь.

Откуда у тебя записи? Ты сделал их сам? Не может быть. Откуда эта последняя аудиокассета? В каком безумном сне я мог сказать то, что я сказал?

И тогда я понимаю, что должен сделать. Если бы в первый день я отправился в полицию и отдал им пятьдесят семь папок с исповедями, всё было бы много проще. Двадцать четыре ареста. Пусть даже аудиозапись не является доказательством в суде, она хотя бы послужит толчком для возобновления расследования. Двадцать четыре приговора. Может быть, кого-то отпустят, но не для всех найдётся оправдание.

Теперь я понимаю, что я должен сделать.

Уильям Киллинсби, ты ошибся только в одном: в дате. Я иду в больницу сегодня. Только сегодня, а не позавчера, как должен был.

Примечание автора

В сетевых литературных конкурсах я принимаю участие довольно редко, да и выиграл подобный конкурс всего однажды – это была одна из «Коллекций фантазий» 2008 года. Победил именно этот рассказ.

Вообще мистику я не очень люблю (хотя жалую её больше, чем научную фантастику). «Каталог…» – рассказ в стиле скорее не Стивена Кинга (как говорили некоторые после его первой публикации), а Брэма Стокера – не по языку, а по сюжету. Моей задачей было создание видимости концовки, причём такой, чтобы правда всё равно оставалась в тени, чтобы загадочность не исчезла окончательно. Я не ставил перед собой цели объяснить произошедшее – и потому не сделал этого. Объяснения излишни.

И, если я не ошибаюсь, этот рассказ стал моей второй в жизни публикацией (в журнале «Мир фантастики»).

Медленные рассказы

Последняя гонка Рэда Байрона

Из цикла «Легенды неизвестной Америки»

В мире, где когда-то жил-был великан,

мы навсегда останемся пигмеями.

Кейт Лаумер. Жил-был великан

Это история о Байроне. Не о Джордже Гордоне Байроне, английском поэте, а о Роберте Байроне по прозвищу «Рэд», невысоком человечке, загорелом до черноты и хромающем на левую ногу.

Роберт Байрон умер одиннадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года в недорогой гостинице в Чикаго, штат Иллинойс. Номер был двухкомнатным, и Байрон как раз шёл из одной комнаты в другую, к рабочему столу, когда у него прихватило сердце. Он добрался до кровати, лёг на спину и смотрел в темнеющий потолок, не в силах позвать на помощь. Но это было гораздо позже.

События, о которых я хочу вам рассказать, произошли поздней весной пятьдесят восьмого года близ городка Ганнисон, штат Колорадо, в стороне от федеральной трассы. В Ганнисоне и сегодня живёт от силы шесть тысяч человек, а в конце пятидесятых население едва ли достигало двух тысяч. Тем не менее уже тогда в городе располагался Уэстерн-стэйт-колледж, престижное учебное заведение, собиравшее абитуриентов со всего штата. Позднее в Ганнисоне появилась даже собственная радиостанция.

Рэд Байрон окончательно ушёл из гонок в тысяча девятьсот пятьдесят втором. Он уже год не садился за руль гоночного автомобиля к тому времени, но лишь в конце пятьдесят второго сказал: всё, больше никогда. И погрузился в руководство собственной командой. Я не знаю, каким он был руководителем, потому что меня это не интересовало. Я вообще не могу представить Байрона за столом, с карандашом в руках, заполняющим какие-нибудь ведомости.

Его последней гонкой в чемпионате Grand National стал пятисотмильный заезд в Дарлингтоне, штат Южная Каролина, третьего сентября пятьдесят первого года. Потом врач сказал ему: нельзя, Роберт. У тебя слабое сердце, Роберт, оно не выдержит.

Мне кажется, что его сердце не выдержало в первую очередь отказа от гонок. В те времена гонщики жили скоростью, а не зарабатывали ею деньги. Простите, я опять отвлекусь. Мне сложно рассказывать историю последовательно, потому что в памяти возникают всё новые и новые ассоциации, и каждая мне кажется важной, придающей рассказу полноту и цельность. Так вот, примерно в то же время, о котором я веду речь, в Европе жил гонщик по имени Вилли Мэйресс. Он был пилотом средней руки, но дважды выигрывал знаменитую гонку «Тарга Флорио» и регулярно выступал в заводской команде «Феррари». В шестьдесят восьмом году он, сорокалетний, попал в Ле-Мане в страшную аварию, навсегда лишившую его возможности вернуться в гонки. Второго сентября шестьдесят девятого он повесился в гостинице в провинциальном Остенде, оставив после себя записку. В ней говорилось, что он не может гоняться – значит, не может жить. Вот какие были люди.