Вдоль горячего асфальта - [2]
Увлекательно находить следы действующих лиц на арене мировых событий: бабушки Агафьи Емельяновны и дедушки Ираклия Александровича — в конце XIX века в оазисах Туркмении, Андрея — в 1904 году под Лаояном и в 1915-м в Карпатах, Семена Семеновича — в наших тридцатых годах на Днепрострое, Павлика и Маши — около радиоприемника в минуты и часы, когда Гагарин или Терешкова совершают космический полет.
Природа, вещи, люди начинают проступать сквозь множество газетных сообщений — и вместе с тем терриконы любопытнейшей репортерской мелочи готовы рухнуть и закрыть возникающий перед автором мир. Но да избавит нас строгая муза прозы от анекдотов и бенгальских огней!
В противоположность господу богу мастер, творя шесть дней, в выходной не отдыхает, а вычеркивает сотворенное. От мира, созданного на прошлой неделе, остаются пустяки — перышко архангела, плывущее над Адамом и Евой, как журавлиное. Остальное пошло в корзину.
Безнадежно лепить мир в натуральную величину, и не только оттого, что мир огромен, а мастерская мала.
Мастер, как старый моряк, строит шхуну в графине, но уверен, что не нуждающаяся в команде и запасе пресной воды шхуна пересечет океаны и достигнет очарованной дали его надежд. Автору хотелось бы, чтобы в эти дали вошли все герои и персонажи, не исключая гражданина Картинкина.
Роман обязан быть добрым.
Автор считал бы свою задачу разрешенной, если бы по всем полустанкам сверкали курьерские поезда, а малые ручьи достигали океана.
Будто бы все.
Деталь стала чертой характера, и подробность — движением души, и, значит, запись в блокноте обросла человеком, а человек — миром, направленным в сторону добра.
Остается выбрать эпиграфы.
У меня — из «Божественной комедии», но я не смею сравнить своего Павлика с Данте, что же касается моей Машеньки, то никакая она не Беатриче, а может, и Беатриче.
Часть 1
Попал я в странный, необычный лес.
Данте
Вместе им не было и десяти лет, они не знали и не могли знать друг друга.
Она жила на Юго-Западе, в Сахарной столице Российской империи.
Он — на Севере, за Великой рекой, в торговом селе Пятницком, где каждую пятницу базар, а в одну из летних пятниц — ярмарка.
Начну с Севера. Места совершенно русские — овинницы и перелески, папоротник и молочай, зеленая река — черный омут, ястреба над недостроенной шоссейкой, у перелеска деревянная борона вверх зубьями, как бы кто не наступил.
Сперва по грязи, потом по булыжнику путешествующий страдалец пробирается на Станцию. Носит она имя графа или министра, но пятницкие жители зовут ее просто Станция и ездят с нее кому куда надо — в Архангельск и в Астрахань, на Балтику и на Тихий океан.
От Станции по узкоколейке в одну сторону льно- и бумагопрядильные фабрики, производства колокольное, воскобойное и спичечное, в другую — на опушках бывших бортных лесов — сыроварни и маслобойни, а где солнце заходит, — там рыбные слободы и верфи, а где встает, — там картофелетерочные предприятия, и в понизовье в свой сезон, как левкой, цветет картофель.
И всюду заводы кирпичные и валяной обуви, столярноклеевые и медносамоварные, скорняжно-рукавичное и гончарно-ложечное занятия, лесопильни и мельницы, где вода, ветер и пар муку мелют и пестами льняное масло бьют.
И что производится здесь, все это — живые деньги, и полушка бережет предпринимателю целковый, а медный алтын — золотой полуимпериал.
Окают тут поголовно все — ребятишки, средний возраст и старички, окают все отрасли и ремесла — и огуречники, и портновская профессия, и довольные портными непуганые барышни четко говорят все «о» — «хОрОшО портняжка меряет», и отчетливо говорят «о» мыловары и шубники, и занятые на судах и прядущие лен, и производящие красную головку — голландский сыр, а отходника — здешнего каменщика, штукатура да печника по говору в Питере и в Москве узнаешь, как в Буе и Кинешме — трактирного полового — «шестерку». Нет незначительней человека на свете, и нет в настоящей карточной игре карты младше шестерки, только одна пятницкая «шестерка» временно козырной оказалась — вышла в Петербурге в дворцовые лакеи.
Пятницкие сезонники каждую зиму возвращаются в родные волости, а серая курточка — дворцовый лакей вернется в Пятницкое только в 1917 году, потеряв в Петербурге-Петрограде свое прекрасное «о».
