Вдохнови меня - [11]

Толстая зимняя куртка на девушке задралась и скомкалась, через ткань брюк она ощущала горячее тело Павла. Он оторвался от ее губ и провел языком за ухом, зарываясь лицом в волосы и тяжело дыша.

— Все решат, что ты моя студентка и что я совратитель невинных ангелочков. Ты выглядишь как второкурсница, — прикусил ее нижнюю губу, довольно ощутимо. — Зря ты пришла. У меня от этой фантазии крышу сорвало. А нельзя.

Снова влажные и горячие поцелуи в шею. Маша же с облегчением выдохнула и еще плотнее прижалась к сильному телу.

— Извини.

— Я не смешиваю эти области своей жизни и не целую… соблазняю студенток.

Павел чуть отстранился, и Маша медленно опустила ноги на пол. Мужчина судорожно вдохнул, все еще прижимаясь лицом к шее и не убирая ладоней с ягодиц. Уткнулся носом в макушку девушки и стоял так некоторое время. Маша тоже не двигалась, глубоко дышала, успокаиваясь. Его слова воспринимались как абстрактные звуки, произносимые любимым голосом, такими близкими, вкусными губами.

— Иди. Вечером заеду, — отпустил и сам отошел в сторону окна, повернувшись спиной.

— Пока.

Маша вылетела из класса и, на ходу поправляя куртку, стремительно пошла к выходу из консерватории. Смущенная, снова!… Растрепанная, растерянная и не знающая что думать. Все хорошо или все плохо? И что ей дала эта вылазка в «другую область его жизни»? Отдельную от нее. Маша медленно переваривала новую неоднозначную информацию и ничего не понимала.

На сегодняшнем мастерклассе Павел был еще более немногословен, чем обычно. Зашел в класс мрачнее тучи, в помятой рубашке, застегнутой на все пуговицы и с приподнятым воротничком. И ни на кого не взглянув, прошел к своему стулу и не вставал с него в течение всего урока. Только играл, показывая примеры, и звуками отвечая на вопросы по интерпретации. Играл страстно, местами слишком агрессивно, с необузданным темпераментом, где-то щемяще тихо и нежно…

Студенты, в особенности студентки, млели от восторга и получили огромную дозу вдохновения и мотивации. А старый профессор Александр Александрович, в очках Вуди Аллена, только хитро улыбался и довольно поглядывал на Павла. Своего любимого, но такого безмозглого и проблемного, ученика.

Павел стал реже звонить и в последние вечера все раньше провожал Машу домой. Вернее, в гостиницу, она все еще не могла переехать в свою квартиру.

Маша снова терялась в догадках. Что изменилось? Связано ли это изменение с ней или «в другой области его жизни», не касающейся Маши, какие-то неполадки?

Очень задели слова Паши о «разделении». Он не хочет видеть Машу в той, другой области? В консерватории? Рядом с собой за кулисами до или после концерта? Не желает знакомить с коллегами, семьей? Девушка его не понимала. Снова и снова переживала мгновения, проведенные с ним, вспоминала все слова, крутила их в уме и так и этак, пытаясь понять. Благо словами Павел не разбрасывался.

Она боялась спрашивать и показаться навязчивой. Все чаще вспоминала свой сон про грим и истинное лицо. Рядом с Павлом чувствовала себя и в самом деле полностью обнаженной, не физически, а душой. Он мог делать с Машей все, что угодно. Все спросить, — она бы ответила, ничего не утаив. Все попросить, даже приказать, — она бы выполнила, не сомневаясь.

Но он молчал.

Вечером, после того как они простились, в очередной раз долго сидя в его машине и целуясь, Маша с кружкой горячего чая скукожилась в кресле в своем одноместном скромном номере. Нужно было начинать переводить новый заказ, но все мысли были о Павле. Она не могла сконцентрироваться ни на чем, более двух трех минут. Работа не захватывала и не приносила больше удовлетворения. Она буквально жила от встречи до встречи с Павлом, а в промежутках только существовала, угнетаемая попытками его понять.

Хотелось поговорить об этом, пожаловаться, спросить совета у бабушки. Но ее больше не было. Так же как и родителей или еще кого-либо из родственников. Даже близкой подруги не имелось. Даже кота.

Маша выросла с бабушкой, родители погибли в Балтийском море, когда потонуло огромное пассажирское судно. Она была тогда еще совсем маленькой, четыре года. А после того, как поступила на первый курс, умерла бабушка.

С ней вдвоем они жили хорошо, не бедствовали, и Маша получала достаточно любви от бабушки. Та не старалась заменить ей родителей, понимала, что такое в принципе невозможно, но она любила внучку всем сердцем. И для Маши она была любимая, все понимающая, с мягкими морщинистыми и натруженными руками, пахнущая корицей и ванильными булочками, бабушкой Верой. И хотя для этого и имелись все предпосылки, но она не избаловала внучку. Маша знала, что такое порядок и труд, что есть благодарность и доброта. Бабушка была очень мудрым человеком.

Но, наверно, сама она очень вымоталась. И тяжело перенесла гибель единственного сына и невестки, держась только благодаря ребенку, оставшемуся одной ей нужным. Было, несомненно, тяжело растить внучку в одиночку, и финансово и морально. Бабушка пыталась изо всех сил, чтобы Маша ни в чем не нуждалась.

Одним утром в конце августа, девушка, обеспокоенная, что обычно вскакивающая ни свет, ни заря бабуля все еще не встала, пошла ее будить. Так и не добудилась. Бабушка умерла во сне.