Вдалеке от дома родного - [18]

Наверное, и сейчас, спустя многие годы, слышат бывшие интернатские мальчишки и девчонки колокольчики своего военного детства…

Писем пришло много. Письма получили почти все. У Юрки Янюка отца не убили, он был только тяжело ранен, о чем и сообщал сыну из госпиталя с помощью выздоравливающего друга–солдата. И приунывший было Юрка воспрянул духом.

А вот Витька Шилов получил черную весть. Его мать и отец–инвалид погибли в Ленинграде под развалинами родного дома, в который угодила фугаска. Веселый прежде Витька как–то сразу сник.

В эти дни Надежда Павловна и все воспитатели чувствовали — ребята нервничают.

Но вот пошел по интернату шепот–шепоток: бывает, что и ошибаются; бывает, что говорят: человека уже нет, а он есть. Жив человек!

Сначала ребята слушали такие разговоры недоверчиво, настороженно. Потом поверили…

И снова зазвучали, запели тревожной надеждой колокольцы старой, седой от изморози тройки.

Но Петька Иванов не надеялся уже ни на что. Он знал: никто не вернет ему погибшего брата–танкиста. А было брату всего девятнадцать лет, и получил Петька не письмо, не похоронку, а целую бандероль, пересланную ему братниными однополчанами: орден Красного Знамени, две медали «За отвагу» да еще несколько добрых слов от командира части. И петлицы с двумя алыми кубиками от уцелевшей гимнастерки — все, что осталось от его старшего брата…

Это была большая, героическая правда, сжигавшая Петькино сердце.

А за стеной, в соседней комнате, тихо плакали девочки. Очевидно, им тоже почта привезла печальные письма.

Димка Тимофеев

С утра мороз вроде бы отпустил. Да и ветер стих — уши и щеки почти не пощипывало. Снег хоть и хрустел под ногами, но был уже помягче — не скрипучий, а певучий.

Зима шла к концу. Это видно было даже по тому, что снегири и синицы, которых ребята подкармливали под окнами, исчезать куда–то стали все чаще и чаще.

Днем пригревало. Уже бежали кое–где подсугробные ручьи–ручейки, и ползла капель с хрустящих сосулек.

В полдень весело чирикали и дрались воробьи над конским и коровьим навозом.

Но еще пела–звенела по накатанному горем и радостью большаку почтовая тройка–кибитка.

Когда Петька Иванов копался в заснеженно–тающем огороде, соседствующем с интернатом, в надежде найти перемерзлую морковину или капустную кочерыжку, он увидел, что от Дома колхозника бежит Димка Тимофеев. Потом услышал и крики: за Димкой гналась маленькая тетя Капа, техничка, и пыталась достать его длинной березовой жердинкой. А он «бежал быстрее лани». Это было смешно, потому что Тимофеев был неуклюж.

— Эге, — пробормотал себе под нос Петька. — Тут будет что–то сногсшибательное.

Так оно и получилось. Тетя Капа, маленькая тетя Капа, понимая, что Димку не догонит, швырнула с отчаяния ему вслед свою березовую палку. К Димкиной беде или на счастье тети Капы, жердинка угодила ему под ноги. Он споткнулся, упал.

— Ах ты, лешак, чертяка проклятый! — навалилась на него тетя Капа. — Совесть твоя бесстыжая! Чем ты думал?!

Тетя Капа сидела верхом на Димке и молотила его своими почти детскими кулачками.

Димка кое–как выкарабкался из–под нее и взвизгнул:

— Теть Кап!

— Молчи, блудный сын! — И она огрела его хворостиной по спине. Попало и по уху…

Тимофеев взвыл

— Тетя Капа!

Но тетя Капа была неумолима, а Димкиному уху досталось еще больше: маленькая и добрая тетя Капа стала совсем злой, она накрепко ухватила хлопца за ухо и решительно потащила к директору — к самой Надежде Павловне…

Все это Петька видел, но не знал, что и почему. Он бросил свое почти безнадежное занятие — ковыряться большим ржавым гвоздем в мерзлой земле — и помчался к Дому колхозника. Там уже толпились мальчишки и девчонки.

— Что тут? — выдохнул–выхрипнул запыхавшийся Иванов. — Чего Капа–то на Диму…

Все как–то неловко мялись. Ребята приминали пимами рыхлый, крупитчатый снег, а девчонки отводили глаза в сторону.

— Чего вы молчите? — возмутился Петька.

— Уйди, козел, в свой огород, — буркнул Колька Кузнецов. Ему уже было под пятнадцать, и на таких, как Петька, он смотрел с некоторым превосходством. — Уйди, говорю! Зряшный шум получился.

Но Петька никуда уходить не собирался. Он хотел знать достоверно: что же тут произошло? Или действительно ничего? Просто очередная буза?

Витька Шилов стоял в сторонке и посвистывал сквозь редкие зубы.

Петька подошел к нему, толкнул плечом:

— Знаешь, в чем дело?

Витька Шилов сплюнул под ноги и рассказал Петьке то, о чем знал и что предполагал:

Тонька на днях совсем плохое письмо получила. Братишка ее писал: мол, помираю… Десять зажигалок он одолел на своем чердаке, а одиннадцатая дом этот все–таки зажгла. Братан Тоньки совсем уже большой — ему четырнадцатый пошел. Но пожегся он здорово и, наверное, уже помер. Однако успел написать: с мамой совсем худо — с голодухи еле шевелится. Тут все и приключилось. Тонька цельную неделю есть не ела — хлеб собирала, сухари для посылки сушила. Кусков десять у нее уже было. Димка–то и понял, что она хочет мамке сухари послать! Вот и свистнул, в общем, у тети Капы простыню и наволочку. Хотел местным загнать, чтобы помочь Тоньке, да влип. Капа его и того, жердинкой. Худо ему теперь будет. Ты знаешь анекдот про зайца и верблюда? Нет?