Вчера, позавчера… - [138]
Мне скажут: это узко! Да, это мелко! Не думаю.
А та Большая Жизнь бурлила, рвала скалы, и неслась Великая Река по новому руслу. Сколько новых людей приехало в этот город. Приехали учиться, приехали действовать, а не «услужать», как раньше! Быть дворниками и горничными!
Они учились в вузах, жаждали вступить на высшую ступень культуры в жизни, они выгружали мокрые дрова из барж в свободное от «учебы» время (это слово появилось тогда, раньше русский язык не принял бы его в свое лоно как «урода»). Работали по ночам на железной дороге, чтобы как-то улучшить паек, чтобы «пошамать» и отдохнуть на «койке»! И грызли, грызли гранит науки!
Но я не призван быть бытописателем эпохи! Я не писатель. Я ведь и этот «слойчик» стал описывать случайно.
Но вы бы зарисовали их!
Нет! Жизнь требовала, чтобы я рисовал их «романтически», с прищуренными глазами! Реальность люди не ценили. Она их угнетала и придавляла! Может быть, они были правы!
Я рисовал крестьян и был в этом свободен! Последние годы они еще носили тот облик, который носили тысячелетия…
Я уверен, что Аристофан в «Лисистрате», описывая «Скифа», ночного караульщика в Афинах, описывал русского мужика, толстовского мужика!
Разве художник не имел права последний раз в него всмотреться! Ведь после блестящего спектакля находятся люди, которые, сойдя со своих мест, подходят к барьеру оркестра и аплодируют действующим лицам! Мне как художнику хотелось сделать то же!
Великий город мелел, как Великая река… Уходила вода из почвы… Не было ассигновок., или они были «урезаны». Это все новые слова, к которым надо было привыкнуть… Москва забирала себе все деньги, людей… энергию, инициативу… Но только ли во всем виноваты эти самые деньги, которые можно давать или не давать… Может быть, и что-то… «венецианское», внутренняя усталость! Появились эксперты прекрасного, «спецы» по вкусу, консультанты по художественной культуре. Эрудиты, эрудиты, эрудиты — тридцать тысяч эрудитов, как сказал бы незабвенный Иван Александрович Хлестаков, и он был бы здесь более прав, чем относительно «курьеров»! Перенасыщенный раствор эрудитовизма! Вот они-то и потребовали, чтобы было «не хуже»!
В коридорах дома Зингера в передней у «генерала от печати» Ионова сидели десятки Чехониных, десятки Добужинских, десятки Нарбутов, и всем казалось, что они «не хуже» оригиналов.
Я был хуже, это было ясно!
Вот эти-то самые эрудиты средней руки и прикончили Великую Культуру Петербурга…
«Иссушили источники» и «сели» на водах, как некая «жена», о которой говорится в Апокалипсисе!
Они, эти эрудиты и коннессеры, не даром получали свой «оклад». Они были «стражами культуры»!
Рисунок? Он должен быть не хуже Бориса Григорьева! Сангина — не хуже Александра Яковлева. Костюмы для театра… не хуже Головина, живопись не хуже Судейкина… городской пейзаж — не хуже Добужинского. Все эти художники еще недавно ходили по набережным… Головин жил еще и сейчас в Царском, Добужинский на 11-й линии Васильевского острова, а Чехонин у Тучкова моста! Петербург не вступил еще в эпоху «Нового царства» Египта, много веков благоговейно повторявшего «достижения» «Древнего царства». Нет! Мастера Древнего царства ехали в одном трамвае по Невскому с мастерами Нового царства!
Оригиналы содрогались… ежились от своей Славы, им казалось, что их пародируют. Идет какой-то шутовской балаган! Все позволено! Официально оплачивают подражания! Стерты грани между образцом и копией…
Эксперты недаром ели свой хлеб — «кто не работает, тот не ест». Они работали и ели, даже кого-то «заедали»! Они знали, на какой полочке что лежит, и «вычитали», что хорошо, что плохо! Царство «провизоров»!
Вот когда пришел их час! Когда-то над ними смеялись. Теперь их зауважали. Им доверяли… рабочие от станка, когда они оказывались главами культурных учреждений, музеев…
Культура, в которой нет места для н_е_п_р_е_д_в_и_д_е_н_н_о_г_о, — мертвая культура!
И все-таки… все-таки…
Несмотря на все новаторства… Несмотря на декорации, стихи, иллюстрации, постановки… Новые декорации, новые стихи, новые, сверхновые постановки — была какая-то зябкость, обмороженность в этом «новом».
Зыбкость и зябкость!
Какая-то холодноватая окостенелость была в каждом из слоев… Неуверенность самой «походки» этой культуры. Прекрасной культуры для меня, прекрасной, так как это моя «неуверенная молодость».
Есть же люди, которые в искусстве Венеции XVIII века чувствуют увядание, печальную улыбку о прошлом… Эти люди почувствуют и холодноватость, зябкость — «подмороженность весенней сирени» в искусстве Петрограда первых пяти-семи лет после Октября. Другие будут спорить… отрицать… Все это, конечно, недоказуемо! Ведь на лбу искусства Венеции не было надписи — «альдиной» «печаль увядания». Почувствовали же… кто мог и кто сумел почувствовать… Почувствуют и то, что чувствовал когда-то я… Дрянные коричневые пятнышки на гроздьях мерзлой белой сирени!
Время шло.
Жизнь… Женщина… Эти два великие «Ж» заставляли принимать решения.
Я был непредвиден культурой экспертов! Я был упрям, меня тошнило от всеобщей дотошной сухости, выписанности, чистоплюйства, благовоспитанности, я был человек «оттуда», из «Великого Неуюта».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.