Парторг ушел, и тетка Василиса сразу заскучала. Она слонялась по избе, поправляла на кроватях подушки, одергивала марлевые занавески, гоняла полотенцем звонкую, залетевшую на запах борща осу.
— Ах ты ж боже ж мий! Та як же воны там, мои хлопчики, в бригаде? Та ж воны голодни там, мои риднесеньки!
Обещала она побыть дома, пока вернется мать, но не утерпела. Положила в корзину ломоть сала с розовой жилкой посредине, несколько головок чеснока, оглядела избу долгим взором, будто бы бросала ее навсегда, и смущенно сказала Ваняте:
— Ты тут пиши, а я пишла. Нехай трактористы чесночку погрызуть. Там же таки в мене гарни хлопчики… Ты ж тут дывысь, Ванята, хозяйнуй…
Вышла из дома степенной осанистой походкой. За плетнем украдкой поглядела вокруг и припустила под горку мелкой торопливой рысцой.
Ванята закончил письмо, сделал самодельный конверт-треугольник и вышел на крыльцо. Почтовый ящик был недалеко, висел посреди улицы на старом, с оборванными проводами столбе.
Он опустил письмо и снова пошел домой. Солнце тянуло к вечеру. В небе зарумянилось киноварью летучее облачко. От реки, не нарушая строя, шли сытые, довольные судьбой гуси.
Скоро вернется со своей работы мать. Ванята согрел для рукомойника воды, вынул из шкафчика миски и ложки, нарезал от каравая ломтики хлеба.
Потом он решил сделать матери сюрприз. Вытащил из чемодана портрет отца и повесил его в комнате на видном месте. Тут сразу стало теплее и уютнее, запахло своим, родным домом. Ванята глядел на портрет отца и размышлял, как ему теперь вести себя и стоит ли намекнуть матери о своем разговоре с правнуком деда Егора. Впервые по-настоящему пожалел он, что нет рядом друга и собеседника. От таких бесконечных дум не трудно спятить или вообще забыть свой собственный голос.
Ванята побродил по избе, а потом представил на миг, будто бы он тут не один, а рядом с ним — верный и бесценный друг Гриша Самохин. Ванята посмотрел на мнимого Гришу, сделал печальное лицо и, стесняясь самого себя, сказал ему для начала:
«Вот, Гриша, какие у меня дела. Понимаешь?»
«А чего понимать? Все нормально!» — ответил Гриша.
«Разве это нормально! — возмутился Ванята. — Не знаешь, а говоришь…»
«Зря паникуешь, — спокойно и убежденно ответил Гриша. — А Сашка Трунов — дурак. Я из твоего письма сразу все понял».
«Это верно, что дурак, — согласился Ванята. — Я тоже так думаю…»
«Чего ж тогда мучаешься?»
«Все-таки… Прокурору, говорит, отец его про нас написал».
«Пускай пишет. А только лично я твоему Сашке ни капли не верю. Сначала щеку себе перевязал, потом отцу про тебя набрехал. Ты ж не бил его?»
«Пока нет. Толкнул только…»
«Эх, ты! — сказал Гриша. — Даже постоять за себя не можешь! Я бы этого Сашку в порошок! Понял?»
«Тебе хорошо говорить! Я ж тут новый. Только приехал…»
«Ну и что? А если тебя в космос пошлют — на Венеру. Тогда как?»
«Полечу. Чего мне…»
«Полетишь?! Знаю я тебя, мочалу! Там знаешь как надо, на Венере?»
«Скажи, раз ты такой умный!»
«Там надо вот как… смотри как!»
Незримый Гриша Самохин вытянулся в струнку, вскинул ладонь к виску и сказал:
«Там надо вот так: „Привет, граждане Венеры! Я из СССР!“ Понял?»
«Ну, понял…»
«Ничего ты не понял! Только туман напускаешь. Когда уж человеком сделаешься?»
«Сделаюсь. Я ж тебе сказал…»
«Ну, скорей делайся! А то ждать уже надоело…»
Друзья помолчали. Ванята собрался с мыслями и снова напомнил Грише:
«Ты, Гриша, все-таки посоветуй, что мне делать с этой историей? Ты ж друг. Я твой крючок всегда помнить буду!»
«А что делать! Я тебе сказал: плюнь и разотри».
«Не говорить, значит, матери про Сашкину болтовню?»
«Спрашиваешь! Молчи, и все. Мало что лопух этот придумает! Если хочешь, я сам все в нашем колхозе узнаю и напишу тебе. Ладно?»
Ванята не успел ответить верному и суровому другу, попросить, чтобы он поскорее написал письмо. Хлопнула дверь, и на пороге появилась мать. Сбросила белую косынку, поправила сбившиеся на лоб волосы и сказала:
— Здравствуй, Ванята. Я тебя сегодня еще не видела.
— Здравствуй, мам!
— Кормить станешь?
— Ага. Уже разогрел борщ.
Ванята смотрел на мать. Она ему нравилась. Впрочем, не только ему. В деревне ее называли красавицей. Ванята видел красавиц только в «Огоньке». Пышные дамы в строгих платьях, с блестящими сережками в ушах, особого впечатления на него не производили. Мать его была совсем иной. У нее смуглое продолговатое лицо, чуть-чуть вздернутый тонкий нос и черные непроглядные глаза. Если даже внимательно посмотреть в них, все равно не увидишь зрачков.
